Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

но обязана щадить белых солда.т. Ведь они — народ русский. — Куйбышев сделал паузу и повторил свою мысль: —Да, пуля — гнусное средство утверждения великих идей. Пуля убьет веру в идею, в цели, и тогда для чего нам будущее? Для чего революция?

— Я что-то перемудрил, кунак мой,— с пылом раскаяния сказал Гай.

— Каторжники таких торопыг прозывают хитромудрыми. Если бы я тебя, Гай, не знал, если бы мы с тобой одной буркой не укрывались, я бы....

— Ай-ай, зачем эти «я бы», «кабы»! Ты меня пронял, я тебя понял!

Куйбышев приехал к Гаю, чтобы лишний раз убедиться в готовности Симбирской дивизии к наступлению. Гай уже получил приказ командарма выйти на исходные рубежи и девятого сентября начать наступление. До наступления оставалась одна ночь.

Куйбышев и Гай вышли из вагона. Наступал оранжевого свечения вечер, над вокзалом висели желтые тучи берез, носились стаи грачей, готовых к отлету. В природе был грустный покой, и с ним гармонировала тишина батальонов. Бойцы уже знали о завтрашнем наступлении и несуетливо, раздумчивотревожно сидели у костров, лежали под деревьями.

— Русские люди не терпят легкомысленного отношения к -смерти,— сказал Куйбышев.

Гай, занятый какой-хо своей мыслью, не откликнулся на его слова. Он только положил ладонь на его рукав и осторожно спросил:

— Как его здоровье?

— Новых телеграмм пока не поступало...

— Стреляла-то она отравленными пулями. Вот ведь стерва, забыл, как ее звать...

— Фанни Каплан.

— Стерва! —Гай отступил на шаг и, глядя в глаза Куйбьь шеву, твердо произнес: — Сегодня у нас два фронта: первый—* Восточный, второй — у него в груди...

Над землей нависли тучи, с Волги несло промозглой свежестью, мутный, рассеянный свет тревожил душу: командарм испытывал и нервную радость начавшегося наступления и

острое чувство опасности. Он приехал в штаб Гая еще перед рассветом, сейчас уже полдень, но донесения командиров все еще не давали полной картины штурма.

Она, эта картина, мгновенно менялась, и то, что час назад казалось движением вперед, теперь выглядело как топтание на месте.

По расчету командарма Пятый Курский полк давно должен обойти правый фланг противника, а куряне все еще на марше. По другому расчету Второй Симбирский только вечером должен был овладеть селом Каменки-Ртищево, а противник уже оставил это село. Командарм надеялся, что бойцы Первого Симбирского возьмут Охотничью через два часа после начала штурма, а противник отбивает атаки и все удерживает станцию. В резерве командарма находились Особый стрелковый полк Василия Грызлова и кавалерийский эскадрон; он рассчитывал на них в самый решающий момент штурма, когда город окажется в тесном кольце его войск. Но все же командарм был доволен общим ходом наступления: идея концентрического движения и обхвата противника становилась реальностью.

Белые не ожидали одновременного наступления с севера, юга и запада и теперь метались по всему обширному фронту. Они использовали овраги и холмы для обороны города, огонь их артиллерии не прекращался весь день. Самолеты совершали постоянные налеты на позиции красных, но уже не вызывали недавнего страха.

К вечеру фронт сократился до шестидесяти верст по кругу, только противник разгадал направление главного удара и начал перебрасывать свежие части к Охотничьей.

Полустанок Майна стал временным командным пунктом Тухачевского и Гая. Сюда стекались донесения, приходили разведчики, здесь кипела напряженнейшая работа. Поздним вечером, когда наступление остановилось, командарм получил новые сведения о противнике. К Охотничьей подтянуты офицерские батальоны, кавалерия, установлены проволочные заграждения.

— Противник перегруппировывает силы,— сказал командарм.— Он может ударить во фланг вашей дивизии, Гай, а противник в тылу — почти всегда паника.

— Паника — поганое слово! Ядовитое слово, хуже скорпиона. Но больше мы не допустим паники.

— Незаметно сосредоточьте всю артиллерию в одном месте. Мы совершим артиллерийский налет на расположение белых раньше, чем они пойдут в утреннюю атаку.

— Будет исполнено, товарищ командарм! Я прошу вас, вздремните часок, вот моя бурка.

Гай ушел. Командарм прилег на деревянный вокзальный диван. Чугунная усталость разлилась по всему телу, заныли

7

ноги и руки, вялые мысли мелькали в уме. «Сегодня девятое число, памятная дата»,—сонно подумал командарм.

Ему вспомнилась такая -же сентябрьская ночь на Висле в четырнадцатом году. Шел второй месяц войны. Семеновский полк занимал позиции на правом берегу реки, немцы стоя ли ня

-“"'"Л “ РеДШе ВИСЛЫ был »^ньк„й 'пвс”аный “остро" Попасть бы туда, высмотреть бы немецкие укрепления — слав-ное было бы дельце»,—рассуждали офицеры, но никто не осмелился на разведку. На этот риск пошел подпоручик Тухачевский Ночью девятого сентября на рыбачьей лодке пробрался он на остров, а вернулся поздним утром. Сведения, добытые им ока-зались важными, за смелость его наградили георгиевским

ІА Іу 1 V/ 1Ѵ1 •

Командарм улыбнулся воспоминанию и, как в омут погпѵ-зился в сон. ^ ’ 11

Командарм почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

на часы ГЛЗЗа ’ сел на диване - Перед ним стоял Гай и показывал

Половина шестого? Командарм вскочил, оправил гимнастерку, надел суконный шлем. — Что в лагере противника?

Іам пока совершенная тишина.

— Тогда начинайте...

Ураганным огнем всех батарей начался второй день наступления. Самое ожесточенное сражение развернулось за Охотничью: противник весь этот день отбивал атаки Первого Симбирского, Третьего Московского, Интернационального полков, но красные теснили белых, все сжимая фронт. К вечеру он сократился до тридцати верст. Уже в темноте красные наконец овладели Охотничьей.

Командарм приказал Василию Грызлову совершить двадца-тиверстныи обход и захватить Казанский тракт, отрезав пути отхода противнику на север. Всю ночь Грызлов и Саблин пробирались грязными полевыми дорогами; на рассвете они вывели свой полк на обрывистый берег Волги.

С крутояра открылись заволжские дали, пронизанные встающим солнцем. Блистала серая вода озер и проток, оранжево светились березовые рощицы, бурела нескошенная трава на луговых гривах. Солнечные лучи, словно светлые перья, расходились по небу, было свежо, легко, просторно.

Над Волгой дыбились зеленые горбы моста: издалека Грызлову показалось, что между небом и рекой висит легкая паутина. С веселым сердцем любовался он Симбирским мостом, не думая, не гадая, что в следующую ночь на этом мосту переживет страшнейшие испытания.

А пока Грызлов был доволен, что удалось незамеченным проскользнуть к Симбирско-Казанскому тракту.