Александр и Любовь - Александр Сеничев

Маститые же блоковеды корректней нас, и очень любят заканчивать рассказ о судьбе наших героев неизвестно кем из них придуманной, но действительно примиряющей всех со всеми ремаркой: в «Былях и небылицах» у Любови Дмитриевны нет ни страницы, где не встречалось бы имя Блока. Ну правда же - хорошо! Как бы, мол, там ни было, а из головы-то он у нее не шел. А кто старое помянет, тому глаз вон, конец делу венец, ребята, давайте жить дружно и т.д. Может, так оно и правильней. Лукиан вон еще на ту же тему зубами скрипел: ненавижу, говорил, тех, кто помнит, что было на пиру.

Да только вот какая оказия.   Даже две! Первая: есть в «Былях» всего одна строчечка, обесценивающая сколь угодно частые упоминания мужа: «ЛУЧШИМ, ЧТО БЫЛО В ЖИЗНИ» она считала весну 1908-го, проведенную с «пажом Дагобертом». Не был, то есть, Александр Александрович лучшим из того, что приключилось с ней за почти шестьдесят лет. Близким был, дорогим, неповторимым - главным в жизни. Но не лучшим.

И вторая: подводя итог жизни, Любовь Дмитриевна насчитала в ней всего шесть полновесных и неоспоримых ошибок. Две из которых - собственно замужество и то, что в 1907-м «хотели разойтись», а не разошлись.   Что вышла за него - ОШИБКА, и что не развелась - ТОЖЕ.   Так что простите, коллеги, грош вашей корректности цена.

Всем нам невтерпеж подогнать Любовь Дмитриевну - вернее, Любу Блок под стандарт героини мелодрамы. А она была всего-то живой женщиной. Отчего полноценного хэппи-энда так и не получается.

* * *

 «Жить - чтоб мыслить и страдать» - знакомая формула? Отец нашего литературного языка счел, что ни добавить к ней, ни убавить из нее не получается: только мыслить и только страдать. И ничего - ни малейшего намека на любить. Ни в какой-нибудь даже обтекаемой форме. Любить - не есть функция поэта. Хочешь любить - иди и люби. Только уж на Парнас тогда не лезь. А любовь... - Да что любовь! В конечно счете, она лишь универсальное средство погружения в страдания.

Не в осознании ли непререкаемости этой формулы жизненных приоритетов настоящего русского поэта и заключалась великая тайна Блока? Не в том ли и великая трагедия этого стихотворца, что, твердя «люблю» по сто раз на дню, он чувствовал, что лишен этого человеческого дара?

Вообще: любил ли Блок? По нам так и нет. Любил - Ромео. На бал к заклятым, смертным врагам - пошел. На балкон - полез. А, потеряв любимую, яд проглотил. Тоже, кстати, был поэт. А что хоть однажды сделал Блок? Что делал он, снова и снова теряя любимую? Блок канючил: «Мне нужна только Твоя жизнь, бьющаяся около, и в этом я сам чувствую свою силу и свою власть над остальным - бедным и преходящим» - вот и все назначение ее нужности. Классический вампирский подход. «Люба - первый слушатель, судья и советчик, верный товарищ».   «Люба учит, что теперь надо работать, «корпеть», что уже ничто не дастся даром, как давалось прежде. Правда, попробую, попытаюсь».   «Пишу почти целый день. Ссорюсь с Любой.   На ночь - читаю Любе, ей нравится и мне. Успокоение.».

«Он был заботой женщин нежной От грубой жизни огражден», - и несущим пряслом этой ограды от грубой жизни служила ему Люба. Не этой ли тайной так отчаянно и тщетно стремился когда-то поделиться он со своим братом во языке Белым?.. Не эта ли тайна стоит за каждым словом его прощальных посланий к Дельмас?.. И не она ли ключ к пониманию его всю жизнь путаных писем к Любе? И юношеских - прежде прочих.

По сути дела письма Блока к любимой 1902-03 гг.- самый настоящий учебник по метафизике любви. Безумно многословные и толкуемые хоть так, хоть эдак - они всего лишь оборотная сторона его тогдашних стихов. Их, если хотите, экспликация. Они - не столько признания в любви, сколько сплошной поток совершенно самостоятельной лирики, некое художественное целое, «роман в письмах» (или поэма в прозе?) - со своим сюжетом и даже композицией. Неотъемлемое дополнение к первому тому его «пиес». Стихи о Прекрасной Даме поэтому и решительно не годны к биографической расшифровке, что родились в период, когда поэт только еще творил свои религию с мифологией. А это таинство. Этого никак нельзя делать у всех на глазах. Грамотный фокусник никогда не показывает публике, где прячет бедного кролика.

Сам Блок говорил о них: это «сны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить право на жизнь». То есть, жить-то хотелось, но права на жизнь сны и туманы не давали. Неудивительно, что эти опыты самогипноза моментально обрели не менее магическое воздействие и на их потребителей: а) на собственно Любу, б) на маму с тетей Машей (или их с Любой местами поменять?), в) на Ольгу Михайловну с Михаилом Сергеевичем Соловьевых, г) на их Сережу и Борю Бугаева-Белого, д) на Мережковских, Брюсова и е) - всю читающую Россию...

Блоковы «Стихи о Прекрасной Даме» (т.е. небольшая часть ШЕСТИСОТ ВОСЬМИДЕСЯТИ СЕМИ (!) стихотворений, посвященных одной теме - беспрецедентный случай в мировой литературе) - это одно непрекращающееся стихотворение. Шесть лет он писал практически одно и то же об одном и том же. В смысле - об одной и той же. Непрерывно. Его заочный наставник В.Соловьев ограничился пятью-шестью посвящениями своей Лучезарной подруге -Блок подхватил тему и выдавил из нее всё, что смог. Умный и хитрый (и упорный, конечно), Блок поверил в дееспособность изобретаемого им (да, впрочем, не столько даже изобретаемого, сколько данному ему от природы) языка. И принялся шлифовать его.

Что именно делает он во всякой строке этих Стихов? Да ничего особенного - уворачивается! От любого рода внятности. Но уворачивается гениально. Постоянное, вечное -«кто-то»: кто-то ходит.   кто-то плачет.   зовет, бежит, крикнул, бьется,.. - любой глагол с «кто-то». И любое прилагательное: кто-то белый.   кто-то ласковый.   кто-то в красном платье.   недвижный кто-то, черный кто-то. «Прискакала дикой степью», а кто - неизвестно. «Красный с козел спрыгнул.» и еще тысячи строк недомолвок и наведенного тумана. Идеально. Молодой Блок изобрел небывалый до него в русской словесности прием смутной и неотчетливой речи. И стал первым его мастером. Никому - ни до него, ни даже много после - не удавалось быть таким непонятным. Ему пробовали подражать даже гранды - увы им: искусство говорить обиняками продолжало оставаться искусством Блока! Не зря же до конца своей жизни он считал (вместе, разумеется, с мамой) «Стихи о Прекрасной Даме» лучшей из своих книг.

Миф и загадка Прекрасной Дамы могли возникнуть и сохраниться столь надолго лишь благодаря предельной размытости в каждой строке этой книги. Первое же отчетливо произнесенное слово тут же и убило бы его Прекрасную Даму. Но он всегда говорил о ней так, будто уже находился за чертой человеческой речи, будто пытаясь рассказать несказанное, будто за каждым его словом гнездились загадки всех на земле сфинксов.

Какое, спросите вы, отношение имеет все сказанное к нашей истории? - Самое непосредственное. Беда Любы Менделеевой в том, что ей пришлось стать одновременно инструментом и полигоном для изготовления и апробации нового поэтического языка. Какая теперь разница - Стихи ли эти вышли из писем к ней, письма ли были калькой со Стихов? И в том, и в другом случае ее изначально искренняя душа была превращена в испытательный стенд.

И результативно проверенное на ней было предложено всей России. И Россия очумела. Точно так же, как совсем недавно сама Люба.

Назначенная в Прекрасные Дамы, постепенно она сделалась его капиталом. О чем бы ни пел - о закатах, об облаках, о лесах - он пел о ней. В хорошем смысле слова заводной, Блок не заметил, как поселился в собою же измышленном мире. Окружающее его реальное осталось снаружи. В его мире были теперь только он и Она. Вся жизнь человечества постепенно стала «суетными мирскими делами». От которых чем дальше, тем лучше - избраннику не должно быть дела до земного.

Еще подростком Блок любил повторять строчку «Утратил я давно с юдолью связь». Юдоль - какое сладкое, удобное обозначение всего лишнего! Подобным же пренебрежением к юдоли Блок наделил и свою Прекрасную Даму. Годы пройдут прежде, чем он заметит, что забыл испросить на это ее согласия. Вернее, ему казалось, что он спрашивал - в тех самых письмах. Теперь же, когда его религия-мифология состоялась и утвердилась, Люба была идол. А это больше обычной розовощекой и золотоволосой девушки - много больше. Наш Блок-актер просто заигрался в Блока-поэта, а Блок-мужчина обнаружил это слишком поздно.   Что и подтвердит сам же спустя годы: «Началось то, что «влюбленность» стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо».

Только вот ведь какая неувязочка получается: мы - о любви, а для него это была всего лишь «влюбленность». Да еще и в кавычках. Об этих самых кавычках мы с вами и толковали давеча, поминая Фауста.

«Стихи о Прекрасной Даме» - ярчайший образчик художнической сублимации. Сублимация в них всюду. Сублимации в них больше, чем даже самих стихов. Ее в них настолько много, что Блок не заметил, как расплатился за свое поэтическое могущество способностью любить безо всяких кавычек.