Стрелы Перуна - Пономарев Станислав Александрович

— На буртасов надежда плоха. Они уже сегодня могут покинуть нас и оставить одних против урусов и печенегов. Бурзи-бохадур-хан друг только в удаче. В беде он враг!.. — Асмид помолчал и, как бы размышляя вслух, закончил: — Именно сейчас пригодились бы здесь аланы Фаруз-Капад-эльтебера. Но где они?

И опять промолчали ханы, страшась напомнить всесильному о том, что делать из Фаруз-Капад-тархана врага крайне неосмотрительно. Многие догадывались, почему нет тут сегодня властителя Алании со своими рослыми и храбрыми богатурами. Никто не верил, что Фаруз-Капад пошел на Урусию. Скорее...

— Почему не стремит в битву свои тумены Джурус-тархан? — снова взъярился Асмид. — Урусы строят укрепления. Если они насыплют вал и укрепят его, тогда кагана Святосляба не сокрушить! Джурус спокойно ждет своего поражения! О-о аллах, помоги мне добраться до моих туменов! Здесь я, как беркут со спутанными крыльями!

И в третий раз промолчали беки, только криво усмехнулся кое-кто. А Магаюр-хан подумал: «Кто звал тебя, дурака, в эту ловушку? Теперь сиди тут — пленник в собственной крепости!»

Глава шестая

Хитрость Селюк-хана

В жестокой битве на острове убитыми руссы потеряли немногих, а вот раненым был чуть ли не каждый,

— Лихо выступил князь Магаюр! — изумлялся воевода Ядрей. — С чего бы сие? Ране за ним такой прыти не замечалось. Тут што-то не так!

— Да-а, — соглашался с ним тысяцкий Рубач, человек высокого роста, жилистый и сухой. — Трижды сходился яз с ним на бранном поле. Обычное дело: помельтешит перед очами, стрелки помечет, погрозится мечом и был таков с воями своими!

— Ты не приметил, што за люди на левой башне стояли?

— Нет, а што?

— Князь Магаюр — воевода крепости сей. Беков у него много, а воев в битву сам повел. В то же время на башне какие-то ханы стояли. Не из приезжих ли кто? Как мыслишь?

— Яз не видел. Как прижали козары, так кровавый пот с лица потек. По сторонам глядеть было неколи.

— Да-а. Вот и яз реку, што-то нонче Магаюр храбер был не в меру. Значитца, кто-то спослал его на битву с нами. Простого хана он не послушался бы. Какой-то владыка в тверди нынче есть.

— Мож, и так, а нам-то што за недолга? — изумился Рубач. — Нам Святослав велел никого из тверди не пускать. То мы и делаем.

— В войне мало приказ сполнить. Надобно не только великому князю, а и воеводе головой промышлять. Прикажи-ка, брат, завал из построек здешних перед вратами тверди поставить да рвом отгородиться. По всему видать, не последний раз козары на вылазку ходили. Воев у них много, а мы нонче без лодий, и отступать нам теперь некуда.

— Што ты, воевода? Вои и так устали. Какую битву свершили, помыслить и то страшно! Многие от ран изнемогают. Надобно бы подмоги у князя испросить. А ты...

— Подмоги? — рассмеялся Ядрей, и от этого смеха у бесстрашного Рубача похолодела спина.

Никто и никогда не видел Ядрея сердитым. Всегда воевода-купец был благодушен и улыбчив. Голосом гневно не играл, угроз не изрыгал, а руку поднимал только на врагов Руси. Недавно, когда битва на острове загромыхала с непостижимой силой и хазары начали одолевать, Ядрей увлек за собой охранных гридей и столкнул в воду все ладьи — последнюю надежду на спасение. Сделал он это не потому, чтобы воины его дрались яростнее — они и так сражались мужественно, — а потому, что хотел лишить противника главной цели в этом бою — захвата судов. Он почти понял, чего хотел Магаюр-хан, и оказался прав: как только ладьи уплыли от острова, напор хазарских богатуров ослаб, и руссы вскоре стали теснить врага. В пылу жестокой сечи Ядрей был так же хладнокровен и улыбчив, как при заключении торговых сделок с греками, болгарами или теми же хазарами.

Немало людей, и не только на Руси, разорил предприимчивый купец. Как бы в насмешку над всеми страданиями его издольщиков стал Ядрей воеводой города Киева. Раздобрел телом. А улыбка еще шире расплывалась на его круглом румяном лице. Но почему-то никто не улыбался ему в ответ. Видимо, потому, что с улыбкой благодушного купца часто приходила беда. Ядрей-купец был беспощаден при взимании долгов, Ядрей-воевода был так же беспощаден к своим воинам. Но при всем том он никогда не прятался за спины других, и в самых кровавых битвах богатыри видели его в наиболее опасных местах. Никто и никогда не видел воеводу испуганным. Приказы его всегда были осмысленны и четки, а исполнения их он требовал неукоснительно ровным и спокойным голосом. Ратники не любили его самого, но стремились попасть в его дружину, ибо не было случая, чтобы Ядрей проиграл хоть один бой, и павших у него всегда было меньше, чем у других воевод.

В Ядрее противоречиво уживались непомерная скупость и гостеприимство, жестокость и доброта, трусость и неодолимое мужество. Как-то он признался Святославу, что в одной из битв едва не упал в обморок от страха, когда печенег только чудом не снес ему голову. А ведь за тот бой князь наградил Ядрея золотой гривной. Рассказывая об этом случае, Ядрей улыбался, и Святослав не поверил ему. Но воевода не врал...

Поэтому Рубач поперхнулся словами, когда Ядрей спросил:

— Подмоги, речешь, кликать у князя? Ты глянь, чего там творится. Впору нам подмогу ему посылать, да не на чем: лодии-то уплыли. А не то половину воев своих спослал бы на подмогу своим. А ты, мила дура? — Он похлопал оробевшего Рубача по плечу. — Иди, друг, и скоро сполняй волю мою, ибо она охранит и тебя, и воев русских, да и печенегов тутошних от меча козарского. Чую яз, снова они нападут на нас.

Тысяцкий тотчас ушел исполнять приказ, отданный так благодушно и строго. А Ядрей продолжал рассуждать про себя о необычном поведении начальника хазарской крепости Магаюр-хана...

Между тем каган-беки Асмид, удрученный неудачей с захватом русских ладей, созвал военный совет.

— И все-таки урусов и печенегов на острове надо уничтожить, — говорил он отрывисто и сердито. — Свя-тосляб не может ничем помочь Ядре-беки, пока тумены Джурус-тархана досаждают ему своими ударами.

— А может быть, о Великий, Джурус-тархан разгромит Святосляба? Ведь богатуров у него намного больше, — первым подал голос Магаюр-хан.

— Ты был два года тому назад на горах Куявы? — вместо ответа спросил его Асмид.

— Н-нет, о Великий.

— Там тоже хазары превосходили урусов числом, а поражение наше было мгновенным, как от удара молнии. Каган Святосляб — великий воитель! Разгромить его войско можно, предусмотрев все до мелочей. А кому это дано? — Каган мрачно оглядел подобострастные лица беков. — Джурус-тархан храбр и находчив, это так. Но он не сможет разбить коназ-пардуса. А если бы аллах помог ему в этом, тархану понадобится для победы слишком много времени. Поэтому нам надо освободить остров от богатуров Ядре-беки. Тогда мы найдем способ помочь Джурусу. Но главное, — Асмид поднял палец, — мне самому надо возглавить несокрушимые хазарские тумены! Только я знаю, как победить Святосляба! Думайте, беки! Думайте, покамест у вас есть для этого головы на плечах. Думайте! — Последнее слово каган прокричал с пеной у рта.

Удивительно, но на этот раз беков не испугала ярость их властелина, хотя они и сделали испуганные лица.

«Надутый индюк! — внезапно для себя подумал Амурат-хан. — Криком Ядре-беки не победить. Урус только смеяться будет!»

Ханы молчали, каждый на свой лад. Но вот один из них, тучный и высокий ростом, склонил голову перед каганом:

— О Могучий, разреши дерзкому подать совет?

— Кто ты? Я тебя не знаю!

— Имя мое — Селюк. Я хан славного рода Ашин. Я торгую в этих местах, здесь мой аил.

«Язычник!» — отметил про себя Асмид, а вслух проворчал:

— Разрешаем говорить.

Селюк-хан еще раз склонил голову.

— О великий и могучий каган, у меня есть с собой пять тысяч динаров. Я готов отдать их для твоего спасения.

— К чему мне твои динары сейчас? — рассвирепел Асмид. — Мне мечи нужны, мне богатуры нужны, мне победить надо! Зачем мне золото, на которое ничего нельзя купить? Совет твой глуп, потому что твои слова не от аллаха, а от грязных язычников. Больше не разрешаем тебе открывать рот!