Фонтаны на горизонте - Анатолий Вахов

Простите, я не хотел...

Молчите, Бромсет, — неохотно заговорила Захматова и как-то пренебрежительно махнула рукой. — Молчите... Вам нечего говорить... Вы просто... — она снова махнула рукой, — просто... Я хотела о вас лучше думать... Идемте к шлюпке...

Елена Васильевна повернулась и неторопливо зашагала к берегу. Ей захотелось быть сейчас одной в своей каюте. Ее больше не радовала ни зелень травы под ногами, ни ласковый ветер, ни сверкающее море. Оно как будто потускнело Все стало скучным, неинтересным, как бывает для человека, у которого неожиданно запачкали мечту...

Бромсет покорно шел за Еленой Васильевной. Она была впереди него, в трех-четырех шагах. Вокруг никого не было. Так что же он медлит? Но Бромсет знал, что он не сможет больше приблизиться к Захматовой. Она не боялась его. Он, как человек, который может быть ее товарищем, перестал для нее существовать. И Юрт это хорошо понимал. Но почему так произошло, почему он не смог взять эту женщину, он, которому многие правила общежития кажутся смешными? На этот вопрос Юрт не мог бы ответить. Пожалуй, впервые он потерпел поражение и теперь с удивлением думал об этом.

На «Вегу» они возвращались молча. Бромсет несколько раз пытался заговорить, извиниться, но Елена Васильевна останавливала его тем движением руки, которым отгоняют назойливую муху.

— Молчите, Бромсет... Молчите...

Мысли ее сейчас были далеки от него и от того, что он позволил себе на берегу. Захматова думала о Петропавловске, где бы ей сейчас хотелось быть, о друзьях-партизанах. Сколько она с ними была вместе, сколько провела походов, но ни разу никто из них не позволил себе такого грубо-грязного к ней отношения. «Когда люди борются за светлое будущее, у них и светлые мысли и чувства», — пришли на память где-то вычитанные ею слова. — Как это правильно».

Елена Васильевна не предполагала, что ее прогулка с Бромсетом на берег не только принесет ей горечь и чувство омерзения, но вызовет и более серьезные результаты.

Отъезд и возвращение Захматовои с гарпунером происходили на глазах всей флотилии. Одни из китобоев отнеслись к этому равнодушно, другие отпустили соленые шутки и забыли; третьи — Микальсен и капитаны китобойцев — почему-то решили, что теперь после поездки на берег Захматова не будет особенно строгой и придирчивой. Этому немало способствовал своими двусмысленными улыбками и ответами на расспросы китобоев Бромсет: мужское самолюбие не позволяло ему сказать правду. Китобои с большим рвением били всех китов подряд и ставили «мягкие пробки», однако к базе приводили туши только зрелых китов.

Бромсет, стараясь выместить свою злобу на Захматовой, бил китов как одержимый. Его судно подходило к базе лишь за топливом, водой, продуктами. Команда, измотанная работой, тихо ворчала, но из кубрика это недовольство не поднималось на палубу, не доходило до капитанского мостика. Каждый знал, что, узнай капитан об этом, кроме штрафа, можно поплатиться еще более тяжелым наказанием. Издавна на китобойных судах царило правило — член команды, высказавший недовольство чем-либо, рисковал быть высаженным на любом берегу, на острове, где даже может не быть людей. Его могли подвергнуть избиению, а иногда он таинственно исчезал с борта...

Поездка Захматовой на берег больше всех произвела впечатление на датчанина Оскара и его друга итальянца Орацио.

«Бог спас меня от беды, — думал помрачневший Оскар. — Я же хотел этой женщине рассказать правду о причине исчезновения Джо Мэйла, о набеге на лежбище котиков... Она бы, конечно, там на берегу выдала меня Бромсету, и я бы давно был за бортом».

— Кажется, эта русская заодно с Бромсетом, — шепнул как-то датчанину Орацио. — Я слышал, как Юрт рассказывал Ханнаену о том, как он с русской...

Орацио пугливо оглянулся: не подслушивает ли его кто-нибудь. Моряки стояли на палубе у лебедки. Был дождливый вечер. Капли воды монотонно стучали по палубе, по брезентовому чехлу лебедки. Старик прошептал несколько слов на ухо Оскару и добавил:

— Не вмешивайся, Оскар, в их дела. Я знаю, что смерть Джо не дает тебе покоя. Но ему ты уже ничем не поможешь, а себя и меня можешь погубить. Я хочу еще увидеть свою Италию...

Орацио затрясся в беззвучном плаче. Датчанин положил ему руку на плечо:

— Не надо плакать, Орацио. Ты еще будешь в Италии. Они замолчали. Дождь усилился. Клеенчатые плащи

на матросах блестели. Китобойное судно стояло в дрейфе. С рассветом оно снова начнет поиски китов и снова поведет туши в устье какой-то реки, как это делали и сегодня, и вчера, и каждый день. Усталая команда отдыхала. Оскар нес вахту. Мысли у него были такие же невеселые, как и этот дождливый вечер.

Из капитанской каюты донесся рев Ханнаена:

— Орацио! Макаронник проклятый! Кофе!

Старик испуганно побежал к камбузу, скользя по мокрой палубе. Оскар остался один. Прижавшись спиной к переборке спардека, он прислушивался к тому, что происходило в его теле. Последние дни кашель неожиданно прекратился, но слабость одолевала его. Любое движение вызывало испарину по всему телу. Хотелось лежать, не двигаться... Оскар опять подумал о Джо. И хотя датчанин не был набожным, мысль о возможной встрече по ту сторону действительности уже приходила к нему не раз. Вот и сейчас она назойливо вертелась у него.

Оскар сердито сплюнул: «Как бы Джо удивился, если бы узнал, что русская, врач с базы, была с Бромсетом на берегу... Прав Орацио: не нужно мне совать свой нос в их дела. Джо был механик, свой, моряк. А там, на базе, начальство. Пусть сами и разбираются».

Так Оскар пришел к твердому решению не пытаться встретится с Северовым, ничего ему не рассказывать о Джо, Скрупе, Бромсете, о побоище на котиковом лежбище. Елена Васильевна и не подозревала, какой вред она нанесла своим необдуманным поступком.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Прошло около полумесяца после того, как Северов вернулся на базу «Вега». Сколько он ни говорил с Микальсеном, Ханнаеном, Бромсетом и другими китобоями, ничего нового, что бы помогло установить истинную причину исчезновения Джо и смерти Скрупа, ему не удалось узнать. Интуитивно Иван Алексеевич догадывался, что за всем этим кроется какая-то тайна, но какая? Почему вдруг китобоям понадобилось избавиться от Джо? Может быть, он явился свидетелем какого-то преступления китобоев? Не набег ли на котиковые лежбища? Но если бы этот набег совершили китобои, то он или Захматова заметили бы какие-нибудь следы на судах. А их нет!

Иван Алексеевич изменился до неузнаваемости. Гибель Джо, а в этом Северов не сомневался, тяжело отразилась на нем. Он весь как-то осунулся, помрачнел, хотя и старался держать себя в руках. Не отличавшийся и раньше многословием, он сейчас стал заметно молчаливым и задумчивым. Иногда к нему были вынуждены обращаться несколько раз, прежде чем он откликнется...