История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676 - Сергей Соловьев

В декабре 1662 года, говорит официальное известие, царь Алексей Михайлович, слушая всеночную в Успенском соборе на праздник Петра-митрополита, пришел в умиление, что соборная церковь вдовствует без пастыря уже пятый год, патриарх Никон о вдовстве ее не радит, ушел и живет в новопостроенных им монастырях, церковная служба отправляется несогласно, а патриарх проклинает митрополита Питирима Сарского и других без собора и безо всякого испытания и другое подобное тому творит. Поэтому великий государь изволил созвать собор и писать ко вселенским патриархам, чтоб они или кто-нибудь из них изволил прибыть в Москву, а ко всем преосвященным государь велел написать, чтоб они приехали на собор из дальних городов к 25 марта, а из ближних к 9 мая: немедленно же должен был явиться в Москву рязанский архиепископ Иларион для собрания к тому собору «всяких вин», и с ним вместе у этого дела велено быть боярину Петру Михайловичу Салтыкову, думному дворянину Елизарову и дьяку Голосову. Они должны были собрать сведения: сколько Никон во время своего патриаршества взял из Успенского собора образов и всякой церковной утвари с распискою и без расписки; сколько взял из домовой казны денег, хлеба, лошадей, поехавши из Москвы; сколько при нем было выходов книг печатных и каких, и одних книг выход с выходом во всем ли сходны были, и в чем разница, старые печатные книги и рукописи и с греческих присыльных книг переводы, с которых новые книги печатаны, все ли целы на печатном дворе, или некоторых нет и где они; из монастырей взять сведения, сколько чего из них взял Никон; у старца Арсения Суханова отобрать сведение, сколько он купил книг в Палестине, каких, сколько заплатил за них денег и кому книги отданы. В том же декабре иеродиакон грек Мелетий, бывший в Москве для устройства певческого дела, друг Лигарида, отправлен был к восточным патриархам с приглашением прибыть в Москву: «Любве ради всех содетеля, подражая того смирению, печалующую матерь нашу присетити подвигнися, болезнующую родительницу нашу, яко врач духовный, искусный сего художества, исцелити понудися, и в царствующий наш град приити к нам самолично потщися, и матери нашея св. церкви дряхлование, яко светило некое, от высоты разума твоего исходящим рассуждением, вспомогаем вышнего силою, просветиши».

Между тем бабарыкинское дело продолжалось: полюбовная сделка, на которую соглашался Никон, не состоялась, потому что Бабарыкин, по свидетельству патриарха, потребовал слишком много вознаграждения за свои убытки. Никон показывал, что сжато ржи только 67 четвертей, а Бабарыкин утверждал, что 600 четвертей. «На ложное твое челобитие денег не напастись и не откупиться и всем монастырем!» — сказал Никон и порвал сделку, после чего прибегнул к обычному своему средству против врагов — к проклятию. Но Бабарыкин донес, что Никон проклинает царя и семейство его. Алексей Михайлович призвал архиереев и сказал: «Я грешен; но чем согрешили дети мои, царица и весь двор? Зачем над ними произносить клятву истребления?» Решили, что надобно разыскать дело, и отправили в Воскресенский монастырь боярина князя Никиту Ивановича Одоевского, окольничего Родиона Стрешнева, дьяка Алмаза Иванова; из духовных поехали: Лигарид, астраханский архиепископ Иосиф и богоявленский архимандрит. 18 июля 1663 года приехали они в Воскресенский монастырь; патриарх был у вечерни; Одоевский послал сказать ему о приезде посланных царских, и все собирались идти к нему вместе; но Никон прислал сказать, чтоб приходили все, кроме Паисия, если только он не имеет к нему грамоты от вселенских патриархов. Несмотря на то, Паисий отправился и хотел было первый говорить, но Никон, увидав его, вышел из себя, и бранные речи полились на Лигарида: «Вор, нехристь, собака, самоставленник, мужик! Давно ли на тебе архиерейское платье? Есть ли у тебя от вселенских патриархов ко мне грамоты? Не в первый раз тебе ездить по государствам и мутить! И здесь хочешь сделать то же!» Заговорил Иосиф астраханский; Никон бросился на него: «Помнишь ли ты, бедный, свое обещание? Обещался ты и царя не слушать, а теперь говоришь! Разве тебе, бедному, дали что-нибудь? Я тебя слушать и говорить стобою не стану». Духовные были отделаны: дошла очередь до светских. Одоевский начал говорить: «Митрополита, архиепископа и архимандрита выбрали освященным собором и о том докладывали великому государю, а ты их бесчсстишь; этим бесчестьем и великому государю досаждения много приносишь; а газский митрополит приехал к великому государю, и грамоту с ним прислал к царскому величеству иерусалимский патриарх». Паисий оправился и начал: «Ты, патриарх, меня вором, собакою и самоставленником называешь напрасно; я послан к тебе выговаривать твои неистовства, послан от освященного собора, с доклада великому государю; ты бесчестишь не меня, а великого государя и весь освященный собор; я отпишу об этом к вселенским патриархам; а что ты называешь меня самоставленником, за это месть примешь от бога: я поставлен иерусалимским патриархом Паисием, и ставленная грамота за его рукою у меня есть; если бы ты был на своем патриаршеском престоле, то я бы тебе свою ставленную грамоту показал; а теперь ты не патриарх, достоинство свое и престол самовольно оставил, а другого патриарха на Москве пет, потому и грамоты от вселенских патриархов к московскому патриарху со мною нет». Масло было подлито в огонь, тронуто самое чувствительное место. «Я с тобою, вором, ни о чем говорить не стану!» — закричал Никон. Тут Иосиф и светские посланные решились прямо приступить к делу и спросили его, на основании извета Бабарыкина: «Для чего ты на молебнах жалованную государеву грамоту приносил, клал под крест и под образ богородицы, читать ее приказывал и, выбирая из псалмов, клятвенные слова говорил?» «26 июня, — отвечал Никон, — на литургии, после заамвонной молитвы, со всем собором я служил молебен, государеву жалованную грамоту прочитать велел, под крест и под образ богородицы клал, а клятву износил на обидящего, на Романа Бабарыкина, а не на великого государя, а за великого государя на ектеньях бога молил». Но посланные не удовольствовались этим объяснением. «Хотя бы тебе, — говорили они, — от Бабарыкина или от другого кого-нибудь какая обида и была, и тебе их проклинать не довелось, а в государевой жалованной грамоте Бабарыкинской земли не написано; скажи правду: для чего ты государеву грамоту в церковь приносил, под образ клал и на кого клятвы произносил?» «Проклинал я Бабарыкина, а не великого государя, — повторил Никон, — если я проклинал великого государя, то будь я анафема: приносил я в церковь государеву грамоту потому, что в ней написаны все земли Воскресенского монастыря, а Бабарыкинская вотчина записана в Поместном приказе по государеву же указу; а за великого государя я на молебне бога молил, а после молебна читал над грамотою молитву». Тут Никон пошел в заднюю комнату и вынес тетрадку. «Вот какую молитву, — сказал он, — читал я над грамотою» — и начал было читать: но посланные прервали его. «Вольно тебе, — сказали они, — показывать нам другую молитву; на молебне ты говорил из псалмов клятвенные слова и в том и сам не запирался, что такие псалмы на молебне говорил». Это могло вывести из терпения и человека более хладнокровного, чем Никон; если говорилось с тем, чтоб раздражить его, заставить выйти из себя и насказать вредных для себя вещей, то цель была достигнута. «Хотя бы я и к лицу великого государя говорил, — закричал Никон, — так что ж! Я за такие обиды и теперь стану молиться: приложи, господи, зла славным земли!» «Как ты забыл премногую государеву милость, — отвечали посланные, — великий государь почитал тебя больше прежних патриархов, а ты не боишься суда праведного божия, такие непристойные речи про государя говоришь! Какие тебе от великого государя обиды?» «Он закона божия не исполняет, — продолжал Никон, — в духовные дела и в святительские суды вступается, делают всякие дела в Монастырском приказе и служить нас заставляют». «Царское величество, государь благочестивый, — отвечали посланные, — закон божий хранит, в духовные дела и святительские суды не вступается; а Монастырский приказ учрежден при прежних государях и патриархах, а не вновь, учрежден для расправы мирских обидных дел; а даточных людей и поборы с монастырских крестьян берут для избавления православных христиан от нашествия иноплеменных, а не для прибыли и корысти; а неправды всякие начал делать ты, будучи на патриаршестве, начал вступаться во всякие царственные дела и в градские суды, начал писаться великим государем, памяти указные в приказы от себя посылал, дела всякие, без повеления государева, из приказов брал и стал многих людей обижать, вотчины отнимать, людей и крестьян беглых принимать; великому государю на тебя было много челобитья, что ты делал не по-архиерейски, противно преданию св. отец: за такие обиды бог тебе не потерпел; возгордившись пред великим государем, ты престол свой патриаршеский самовольно оставил и, живя в монастыре, гордости своей не покинул и делаешь такие злые дела, чего тебе и помыслить не годилось; повеленью великого государя и всему освященному собору во всем противишься и делаешь все по своему праву». Никон не стал отвечать светским посланным, но обратился к духовным: «Какой у вас теперь собор и кто приказывал вам его сзывать?» «Этот собор, — отвечали духовные, — мы созвали но приказанию великого государя, для твоего неистовства: а тебе до этого собора дела нет, потому что ты достоинство свое патриаршеское оставил». «Я достоинства своего патриаршеского не оставлял», — сказал Никон. «Как не оставлял? — начали все вместе, и светские и духовные. — А это разве не твое письмо, где ты пишешь, что не возвратишься на патриаршество, как пес на свою блевотину? Разве не ты сам писался бывшим патриархом? И после этого годится ли тебе называться патриархом?» Опять затронули самое чувствительное место. «Я и теперь государю не патриарх!» — закричал Никон с сердцем. Иосиф с товарищами продолжали вонзать оружие все глубже и глубже: «По самовольному с патриаршеского престола удалению и по нынешним неистовствам ты и всем нам не патриарх; достоин ты за свои неистовства ссылки и подначальства крепкого, потому что великому государю делаешь многие досады и в мире смуту». Никон вышел из себя. «Вы пришли на меня, как жиды на Христа!» — закричал он. Долго он шумел; посланные не говорили ни слова и отправились; Одоевский, уходя, сказал Никону: «Пришли к нам к допросу архимандрита, наместника, попов и дьяконов, которые с тобою служили, да пришли крестника своего и других иноземцев». «Не пришлю я из своих никого под мирской суд, — отвечал Никон, — кто вам надобен, берите его сами!» Упомянутые лица вызваны были на гостиный двор, где Иосиф с товарищами расспрашивали архимандрита и наместника по священству и по иноческому обещанию насчет извета Бабарыкина; единогласный ответ был, что на ектениях патриарх за государя бога молил, а псалмы к какому лицу читал, того они не знают, Никон не называл это лицо по имени. Посланные, отправив допросные речи к государю, писали ему: «Про уход свой из монастыря патриарх не говорил ни слова, и мы потому на монастыре караула поставить не смели до твоего государева указа». Потом они взяли под стражу крестника Никонова, немца Долмана, и белорусца Николая. Но автор жития Никонова, Шушера, и Паисий Лигарид, смотревшие на дело совершенно разными глазами, сходятся в том, что Никону закрыт был выход из монастыря: Шушера пишет, что около монастыря была расставлена стрелецкая стража и Никону прямо объявили, что его не выпустят до государева указа; по словам же Лигарида, Никон бежал, был схвачен и лишен свободы. Посланные оставались в монастыре довольно долго, и тут происходили разные сцены. Однажды в воскресенье Никон вошел на возвышение, представлявшее Голгофу, и начал говорить: «Вот уже пришла воинская спира, Ирод и Пилат явились в суд, приблизились архиереи — Анна и Каиафа!» Одоевский и архиереи пришли опять допрашивать Никона по Бабарыкинскому извету. «Дайте мне только дождаться собора, — отвечал им Никон, — я великого государя оточту от христианства, уже у меня и грамота заготовлена». «Ты забыл страх божий, что говоришь такие неподобные речи! — кричали посланные царские. — За такие твои непристойные речи поразит тебя бог; нам такие злые речи и слышать страшно; только бы ты был не такого чина, то мы бы тебя живого не отпустили».