Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Вначале, сразу же после прибытия в Испанию, ему пришлось летать на всяких музейных редкостях вроде «Потез» и «Блерио» и пр., которые даже по тем временам были каменным веком авиации и сохранились в строю только в Испании. После получения первых советских самолетов «граф» пересел на И-15, и несмотря на их невысокие (по сравнению с немецкими и итальянскими самолетами того времени) технические и боевые качества, только благодаря своему искусству пилотирования и личной храбрости одержал к январю 1937 году в Испании семь индивидуальных побед над фашистами в воздухе. Семь «Мессершмиттов», «Хункеров», «Фиатов», «Капрони» и прочие, дымя хвостами, глубоко зарылись в испанскую землю, прошитые меткими очередями с его «Моска» («комар», так испанцы называли советский самолет И-15[136]), причем это были только индивидуальные, один на один, победы, а сколько «стервятников» падали в групповых боях при участии «графа», считали только соответствующие инстанции.

Как и все другие советские летчики, «граф» никогда не оставлял товарищей в беде: если фашист пристроится в хвост, всегда храбро бросался наперерез курсу противника и часто принимал на себя очередь, предназначенную товарищу: по пятнадцать-двадцать пробоин зачастую привозил он на корпусе своего самолета после воздушного боя. Но солдатское счастье не оставляло его, и, пройдя через все беды испанской войны, живой-здоровый вернулся он в родной Ленинград, где, как поется в популярной песенке, «любимый город другу улыбнулся», что, между прочим, произошло далеко не со всеми вернувшимися из Испании. Три ордена Боевого Красного Знамени были вполне достойной наградой этому «гордому соколу» за его боевые действия за границей. Впоследствии к началу финской войны он был назначен начальником активной ПВО Ленинграда, причем, по его словам, перед этим его вызвал А. А. Жданов и предупредил, что если финны хоть раз будут бомбить Ленинград, то его, Ерлыкина, расстреляют, а если Ленинград будет во время войны в безопасности, то он, Жданов, будет ходатайствовать перед Верховным Советом о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Ерлыкин, учтя опыт испанской войны, не стал ждать, пока противник появится над Ленинградом, а всей своей авиацией, в том числе и истребителями, которые были превращены в штурмовики, уничтожил основные силы финских бомбардировщиков на их же аэродромах. Большинство авианалетов финнов локализировалось в приграничных районах. Лишь несколько раз вражеским самолетам удалось прорваться через кордоны ерлыкинской авиации, да и то к городу их не подпустили дальше Парголова. Там они бесприцельно сбросили свои бомбы и почти все были уничтожены на обратном пути.

После заключения мира с Финляндией, на торжественном заседании Ленинградского совета, Жданов отметил, что если за все время войны с финнами на Ленинград не упала ни одна бомба, то это заслуга Евгения Ефимовича Ерлыкина, и тут же прикрепил ему на грудь золотую звезду Героя Советского Союза. Но портрет «графа» будет неполон, если его изображать только в радужно-розовых тонах непогрешимого героя. Это был человек со всеми своими достоинствами и слабостями. Обаятельный мужчина, самоотверженный товарищ, храбрый офицер, в свободное время это был очень жизнерадостный, интересный собеседник, не дурак выпить и не всегда и не полностью равнодушен к женским чарам.

Надо сказать, что женщины липли к нему, как мухи на мед, и он, как говорится: «охулки на руки не клал». На всю жизнь он остался в моей памяти человеком, к которому можно испытывать хорошую зависть. Умер он в Ленинграде в 1969 году и похоронен в Александро-Невской лавре.

Заместителем «графа» по командованию эскадрильей был Антон Ковалевский, по кличке Казимир. Внешне он несколько напоминал начальника – такого же высокого роста, атлетического телосложения, с идеально правильными чертами лица. Но по характеру Казимир был полной противоположностью своему командиру. Немногословный, сдержанный в движениях, безо всякой внешней аффектации, выдержанный в быту и очень храбрый в бою, Казимир был рыцарем без страха и упрека. Только от знавших его еще по Союзу мы случайно услышали, что за достижение авиационных рекордов Казимир еще до испанской войны был награжден орденом Ленина (в те времена стесняться своих правительственных наград еще не считалось признаком хорошего тона). Казимир также имел шесть индивидуальных побед над фашистскими летчиками; в Испании находился с самого начала войны и, согласно приказу, уже должен был возвращаться домой, но из-за ухудшения положения в Малаге задержался. Увы, он погиб под Малагой и был похоронен в андалузской земле.

Эта самая эскадрилья из пяти самолетов И-15 наконец-то прибыла в нашу многострадальную Малагу, и население города, после первого отгона налетевших на ранее беззащитный город фашистских стервятников, вздохнуло с облегчением. Фашисты поняли, что безнаказанно бомбить Малагу им больше не удастся, и мне уже не нужно было глотать перед сном этот окаянный ямайский ром.

Прибытие эскадрильи было для нас, конечно, большой радостью, и в честь этого события было решено устроить на нашей вилле парадный ужин. И опять мне пришлось взять на себя обязанности администратора-распорядителя. На столе было все, а наши француз-метрдотель и Тринида снова надели белоснежные поварские колпаки. Снова столовая утопала в цветах. Снова было извлечено из шкафов фамильное серебро маркиза и снова можно было бы смело сказать: «К такому столу не стыдно было пригласить даже самого кардинала Испании».

На ужине были и все руководители партий, входящих в состав Народного фронта в Малаге, а также некоторые старшие офицеры командования Малагского сектора, в том числе и коронель Виальба с его прекрасной Марухой. На этот раз она явилась разодетой в пух и прах, с роскошной алой розой в волосах. Поскольку размещение гостей также входило в мои обязанности, то я посадил Маруху рядом с собой, надеясь во время ужина выяснить причину ее столь резкого охлаждения ко мне. И здесь я допустил роковую ошибку, посадив с другой стороны, рядом с Марухой, «графа» дон Педро. В ответ на мою попытку поздороваться и поцеловать ей ручку, Маруха с презрением отвернулась. «Граф» мгновенно увлек ее разговором, и в мою сторону Маруха больше даже и не глядела.

Но я не стал особо переживать. К тому же рядом оказался знакомый мне еще по Союзу бортмеханик Костя Артемьев. Когда я после нескольких рюмок посетовал ему на «измену» испанки, Костя стандартно ответил: «Плюнь ты на этих баб и давай лучше выпьем». И я послушаться его совета, тем более что выпить было чего.

Вообще я мог, не пьянея, выпить порядочно, но Костя, видимо, был в этом отношении еще крепче меня, и того, как я попал в свою комнату, я уже не помнил. Я очнулся от вылитого горничной Кандидой на мою голову стакана холодной воды и ее слов: «Синьор капитан, вас срочно вызывает коронель Крелинг». Зная, что Василий Иванович сам никогда допьяна не напивается и терпеть не может, когда это делают его подчиненные, а зря кого-либо в три часа ночи он не будит, я для освежения головы быстро выпил полстакана рома и стакан виноградного сока, чтобы изо рта не пахло, и спустился на второй этаж в кабинет Киселева.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});