Иллюзии без иллюзий - Игорь Кио

Колеватов принимал подарки от артистов, но принимал их, совершенно не делая из этого никакого секрета. Я помню, как в восьмидесятом году ему исполнилось шестьдесят лет и празднование дня рождения происходило прямо у него в кабинете на Пушечной улице. Приходили директора цирков, артисты, все с подарками. Он их принимал, не считая, что в этом есть что-либо зазорное. И когда на нем решили отыграться через Гришина — первого секретаря МГК, когда его забрали и состоялся первый допрос, он тоже ничего не отрицал. Прямо говорил: да, это подарок от артиста такого-то, это от такого-то… И никогда, кстати, я не слышал (и по себе знаю) — как бы потом ни изощрялись злые языки, заинтересованные в обвинении Анатолия Андреевича, — чтобы Колеватов вымогал подношения. И отвратительно было, когда на суд вызывали артистов со всего Союза и ловили многих на том, что вы, мол, там дарили что-то, поэтому признайтесь, что дарили, и тогда вас освободят от всяческой ответственности. И люди иногда наговаривали на себя лишнее, абы их не преследовали.

Когда шел суд (а это был 1984 год), мы с Олегом Поповым работали в Сочи. В те годы практиковалось, чтобы в сезон работали две программы — одна днем, а другая вечером. Я со своей выступал вечером, а Олег Попов — днем. Нам все время звонили — вызывали в суд. Если Олега вызывали как свидетеля обвинения (он и не отрицал, что какую-то ерунду Анатолию Андреевичу дарил), то меня приглашали в качестве свидетеля защиты — адвокаты Колеватова просили, чтобы я сказал какие-то слова в его защиту. Ехать нам очень не хотелось, и мы всячески увиливали. Но однажды пришла телеграмма, где говорилось, что если мы такого-то числа не будем на суде, то нас туда доставят в наручниках. Мы с Олегом договорились, что один день я отработаю полностью, а другой день — он. Иначе нельзя: в цирке — аншлаги…

Надо ли говорить, что присутствовать на этом суде было крайне неприятно? Обстановка паскудная, нездоровая ажитация, подоночное любопытство. Перед зданием суда иностранные корреспонденты висят на деревьях, снимают через окно, внутрь никого из них не допускают. Потом появились идиотские публикации, где связывали имя Колеватова с Галей Брежневой, хотя он не был с ней даже знаком. Причем и такие, казалось бы, авторитетные историки, как Рой Медведев, писали совсем уж глупости, впутывая Колеватова в разные дела, приписываемые кремлевской мафии.

Колеватов вел себя великолепно, держался непосредственно, старался быть веселым. Всех знакомых, радостно, если можно так сказать в этом случае, приветствовал, разговаривал как ни в чем не бывало. Словом, вел себя достойно. На вопросы судей отвечал четко и лаконично. Говорил, как всегда, убежденно. Не давал сбить себя с позиций, на которых стоял. С какими-то обвинениями соглашался, какие-то решительно и с достоинством отвергал.

Вместе с Колеватовым решили посадить его первого заместителя Виктора Владимировича Горского и показательно покарать кого-нибудь из артистов. Козлом отпущения сделали Женю Рогальского — дрессировщика, проработавшего в цирке более сорока лет. Здесь, я думаю, сыграла еще роль его личная дружба с министром внутренних дел Щелоковым, который к тому времени, мягко говоря, был не у дел.

Я прилетел на суд утром, а вечером непременно нужно было улетать в Сочи — работать. А свидетелей полным полно, масса желающих выступить и огромное количество жаждущих послушать. Я сую повестку дежурному (восточного типа, немножко косоглазый парень из Средней Азии): «Видишь, моя фамилия Кио. Пожалуйста, скажи, что мне улетать в Сочи на работу. Пусть меня вызовут поскорее». Он, ничего не говоря, уходит с повесткой, минута-другая — и я превратился в Кирова: «Киров, проходи!» — скомандовал.

Мое свидетельское показание было предельно кратким. Меня спросили: «Как вы можете охарактеризовать деятельность Колеватова на посту генерального директора Союзгосцирка?» — «Как выдающегося организатора театрального и циркового дела», — отвечаю. Такая аттестация шла вразрез с линией, заданной сверху суду, поэтому через пять минут я был уже не нужен.

Я говорил совершенно искренне, поскольку понимал, сколь многим обязан Анатолию Андреевичу. Чиновники, бюрократы низшего и среднего звена всегда ставили мне палки в колеса, когда я пытался обновить программу, придумать новые номера, заказать оригинальные костюмы. Они рассуждали как воры — зачем давать Кио деньги? Они меня эксплуатировали — и только.

А на уровне Колеватова все было по-другому. Я приходил к нему с коротким заявлением. Еду на гастроли, допустим, в Саратов — и пишу: «Генеральному директору Колеватову. Прошу дать указание дирекции Саратовского цирка произвести все необходимые работы по выпуску новых номеров, новой программы». И он прямо на моем заявлении писал резолюцию: «Директору цирка Владыкину. Помогите и сделайте». Для директора цирка это — прямое указание генерального директора. Он изыскивал необходимые средства, и я мог, наконец, осуществить свои давние намерения. Или мне нужно было набрать балет. Никто из чиновников среднего звена и слышать об этом не хотел, потому что это существенное увеличение коллектива — на пятнадцать-восемнадцать человек. И опять Колеватов пишет директору Ленинградского цирка: «Устройте конкурс…» И конкурс незамедлительно устроили. При Анатолии Андреевиче я словно чистого воздуха глотнул — почувствовал реальность творческой перспективы своей работы. И безусловно, если бы с Колеватовым не обошлись таким свинским образом, он бы еще очень многое сделал для развития цирка в целом.

Когда Колеватова арестовали, это всех нас повергло в шок. Буквально дня за два до случившегося он приглашал меня — перед моим отъездом на гастроли в Рязань. Анатолий Андреевич жаловался на боль в горле, на какую-то операцию собирался лечь, но был в очень хорошем настроении — ничто не предвещало неприятностей. И вдруг звонит мне ночью из Москвы мама с новостью — арестован Колеватов. Я, в свою очередь, тут же звоню Никулину — он работал в Калинине. И там заканчивал свою клоунскую карьеру. Почему в Калинине? Так он решил — в этом городе Юра когда-то дебютировал. Телефонистки моментально нашли мне Юрия Владимировича, хоть я и не знал названия гостиницы, где он остановился. Спрашиваю: «Что будем делать?» Юра говорит: «Выходной у тебя когда? Ты приезжай в Москву — попытаемся что-то сделать». Мы собрались: Никулин, Олег Попов, я, Наталья Дурова, Слава Запашный — и пошли на прием к Демичеву. Но Демичев, как нам рассказали, сам был несколько ошарашен решением об аресте Колеватова: его, как кандидата в члены Политбюро, должны были бы заранее поставить в известность, что собираются так поступить с членом коллегии Министерства культуры. И когда мы пришли к Демичеву и попытались выяснить насчет Колеватова, он от этого разговора уходил, не хотел ничего обсуждать. Единственный раз «оживился» — когда Олег Попов вдруг сказал: «Петр Нилович, ну что за дела, ну был же я как-то у вас и подарил вам авторучку с золотым пером. Что это — взятка, что ли?» На что Демичев в ужасе начал кричать: «Она у меня вон — в комнате отдыха, вы можете проверить! Она здесь, она в комнате отдыха!» Влезать в дело Колеватова министр не хотел, может быть, и не мог. Очень пытались помочь Анатолию Андреевичу Никулин и Михаил Александрович Ульянов. Особенно Никулин. Он регулярно писал ему письма. И позднее, как рассказывал Колеватов, зеки, надзиратели, администрация лагеря просили у него почитать письма Никулина, в которых знаменитый артист старался поднять попавшему в беду настроение. В каждом письме Никулин сообщал новые анекдоты, байки. И все там зачитывались письмами от клоуна.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});