Без остановки. Автобиография - Пол Боулз

заскучать. Сперва мы сели на поезд в Веракрус на границе с Гватемалой. Планировалось заночевать в местечке под названием Хесус-Карранса. Мы приехали туда вечером, сошли с поезда и пешком отправились в отель, хозяевами которого были китайцы. В тот день мы успели поесть только фрукты, поэтому поставили чемоданы и заказали большие тарелки супа (очень вкусного). В бульоне плавали кусочки имбиря. Когда мы выпили весь бульон, то в свете керосиновых ламп увидели червей на дне тарелок. Удивляться тут нечему, так как в Мексике едят gusanos de maguey[260]. Однако аппетит у нас тут же пропал, мы вскочили и попросили показать комнаты на втором этаже. Вдоль края балкона была натянута одна нитка колючей проволоки. Комнаты, судя по всему, убирали раз в год, горы мусора лежали под каждой кроватью. Мы спустились вниз, расплатились за суп, забрали багаж и быстро вернулись на платформу к поезду. Могли бы и не торопиться, потому что поезд простоял на путях ещё полтора часа. Мы перешли в другой вагон третьего класса, поели авокадо, бананов и ананасов, за полтора песо купили бутылку habanera — мексиканского рома, устроились поудобнее и всю ночь ехали сквозь джунгли.

Теуантепек оказался незабываемым местом. Всё, что рассказывал Мигель Коваррубиас, оказалось чистейшей правдой (разве что женщины, купаясь в реке, выставляли часовых, осыпавших градом камешков всех представителей мужского пола, подходивших ближе, чем на сто метров). Несмотря ни на что, рассказ Коваррубиаса не подготовил меня к особенной атмосфере тех мест. Мне казалось, что я увижу более-менее африканский пейзаж с вкраплением городов, похожих на испанские. Однако местность была совершенно не похожа на Северную Африку, а деревни, несмотря на наличие андалусских решёток, не напоминали Испанию. Там действительно были оазисы (так называемые labores) кокосовых пальм, возвышающихся над манго, бананами и лавром. Дул насыщенный запахом специй горячий ветер, но местность была не пустыней, а непроходимыми джунглями с колючками и кактусами. Пейзаж был более суровым, чем в Сахаре, растительность словно застыла и казалась более грозной, чем любая исполинская груда каменных скал.

Мы ели на рынке. Повар при нас сворачивал шеи курицам. Все деньги были в распоряжении женщин на городском рынке и, кажется, они занимались всем, только не уходом за детьми и собирательством. Часто заглядывая на веранды домов, я видел, что гамак с ребёнком качает мужчина.

Прямо перед отъездом из Нью-Йорка я за 125 долларов купил подержанный аккордеон. Инкрустированный горным хрусталём, декоративными рубинами и изумрудами. Красавец с сочным и густым звуком, как у всех аккордеонов, произведённых в Италии. По вечерам, когда мы ходили в парк, я брал его с собой. Аккордеон быстро пришёлся по вкусу жителям городка, а меня скоро стали величать Don Pablito / Ваше благородие, Павлуша. Во время вечерних прогулок нас сопровождало пятнадцать-двадцать местных жителей.

Близилось первое мая, и мы предложили помочь провести демонстрацию. Я скупил всё красное полотно в городе для транспарантов и знамён. Лозунги (по желанию «партактива») были следующими: POR UNA SOCIEDAD SIN CLASES / ЗА ОБЩЕСТВО БЕЗ КЛАССОВ и SALUDAMOS A LOS MARTIRES DE CHICAGO / ПРИВЕТСТВУЕМ МУЧЕНИКОВ ЧИКАГО. Последний лозунг был про волнения на Хеймаркете[261] (о них я и слыхом не слыхивал до приезда в Мексику). Я снял дом, и вдесятером мы несколько дней резали, клеили транспаранты и писали на них лозунги. К уже упомянутым слоганам я добавил пару собственных: MUERA TROTSKY/ «СМЕРТЬ ТРОЦКОМУ» и EL COMUNISMO ES LA RELIGION DEL SIGLO VEINTE / «КОММУНИЗМ — ЭТО РЕЛИГИЯ ДВАДЦАТОГО ВЕКА». Я хотел укрепить уже существовавшую в местных краях традицию — портреты Маркса и Ленина помещать рядом с образами Иисуса Христа и Девы Марии. Я несколько раз спрашивал об этом обычае и неизменно получал ответ: Маркс и Ленин были [святыми] для мужчин, а Иисус и Мария — для женщин. В последние дни апреля в церквях работало много женщин: они украшали алтари цветами, пальмовыми ветками и фруктами. В каждой церкви должен был пройти фестиваль с танцами и фейерверком. 1 мая на демонстрацию вышло 80 процентов жителей, и мы много километров шли по пыльным улицам. Из дверных проёмов нам махали старики с младенцами в руках. В близлежащих деревнях на демонстрацию практически никто не смотрел, поэтому мы вернулись на главную площадь, вокруг которой стояло несколько «буржуйских» домов. Участники шествия подняли вверх сжатые кулаки, но не в знак приветствия, а в знак вызова и неподчинения тем, кто смотрел на нас из магазинов и окон особняков.

После первомайской демонстрации в отель La Perla пришла делегация от местных крестьян. В составе делегации было девять мужчин, проникнутых таким безмолвным уважением, какое в силах изобразить лишь мексиканский крестьянин. От лица всех говорил только один, вежливо держащий шляпу в обоих руках. Он пробормотал: все говорят, нас прислали из столицы, чтобы научить их коммунизму, и, само собой, каждый хочет ентому коммунизму научиться, так не будем ли мы открывать школу?

Очень некстати. Тонни считал, что всё это marrant / «достало», Мари-Клэр сочувствовала «людям из низов». Я был испуган тем, что меня неправильно поняли и предлагают взять на себя ответственное дело. Пожал плечами и грустно улыбнулся: чтобы учить, нужно разрешение, а его у меня нет. «Так зачем же вас прислали?» — спросил крестьянин, бывший за главного.

«Нас не прислали из столицы», — ответил ему я, и он, кажется, поверил моим словам. Но не хотел уходить с пустыми руками и произнёс: «Вы мне одно скажите. Qué es el comunismo? / „Что такое коммунизм?“»

Я мог дать ему ответ, который удовлетворил бы меня и крестьянина, поэтому дал им несколько книг и брошюр на испанском, в том числе одну: El ABC del Comunismo / «Азбука коммунизма», но печатные материалы его совершенно не заинтересовали. Тут я понял, что никто из крестьянской «делегации» не умеет читать, а глава её был единственным, кто говорил по-испански. Он объяснил остальным на сапотекском языке то, что я ему сообщил, мы пожали друг другу руки, и они вышли на улицу.

До гватемальской границы было всего тридцать шесть часов пути на поезде. Мы решили, что перед тем, как возвращаться на север, надо бы в эту страну заглянуть. Однако близость границы оказалась иллюзорной, так как власти в Сучьяте развернули меня назад, потому что в анкете напротив слова Religion я написал: ninguna / никакая. Ко мне отнеслись подозрительно, сказали, что я должен предоставить шесть рекомендательных писем от бизнесменов из Тапачулы. В донельзя расстроенных чувствах мы