Альпийская крепость - Богдан Сушинский

— Ничего удивительного, — пожал плечами полковник. — Теперь это одно из самых модных и фешенебельных казино Швейцарии, куда обычно не суются ни полиция, ни мафия, ни даже известные карточные аферисты. Никто не хочет иметь дело с костоломами Кровавого Ангела.

— Таково прозвище Боша? Любопытно. Никогда не слышала.

— Не вздумайте произносить его в присутствии самого Ангела или его любовницы Мелиты.

— Это не любовница его, — мягко поправила Софи полковника, — это дочь.

— В этом-то и вся интрига, — обронил полковник, но тут же глаза его в испуге округлились. Он был явно не из храбрецов, хотя кое-что из его прошлого Софи уже было известно.

— Дивные дела твои, Господи, творятся в этом мирном альпийской городке! — вновь, как и после прочтения газетенки, в которой сообщалось о самоубийстве трех монахов, молитвенно произнесла Софи, чувствуя, что эта фраза еще не раз будет срываться с ее губ.

— Извините, Софи, я думал, что сии странности их взаимоотношений вам давно известны. Если это не так, то от меня вы ничего подобного не слышали.

Софи промолчала. Полковник тоже умолк, однако молчание его сопровождалось потрескиванием костяшек на нервно переплетенных пальцах.

— Ладно, не будем вникать в эти милые подробности, — сжалилась над ним Жерницки. — Лучше скажите, что лично вас связывает с казино «Ангельская рулетка».

— Вам приходилось бывать в нем?

— Как-то пыталась проникнуть, однако охрана меня не впустила, сославшись на категорический запрет хозяина.

— Оказывается, даже Кровавый Ангел способен на благотворительные поступки.

— Однажды вы жесточайше проигрались в этом казино, господин полковник, он же — атташе германского посольства, он же, некогда молодой преподаватель университета, ставший в свое время одним из организаторов добровольческого студенческого корпуса Вены «Академический легион».

— К сожалению, в некоторых вопросах мы не сошлись во мнении с фюрером австрийских фашистов Артуром Зейс-Инквартом[91], и я предпочел вернуться на службу в армию, которую на какое-то время оставил.

— В СС тоже не вступили, хотя еще в тридцать четвертом году перед вами, как и перед Скорцени, открывались шеренги 89-го, австрийского, штандарта СС

— Не вступил. О чем поначалу какое-то время жалел. Но теперь жалею только о том, что не успел поближе познакомиться со Скорцени еще в те годы, когда он тоже был членом «Академического союза», а затем членом «Германского гимназического союза». Теперь мне бы это пригодилось.

— Итак, вы вернулись в армию, точнее в дивизию отца, генерала Винцента Кроуна, чтобы в чине обер-лейтенанта принять командование батальоном. И уже через три месяца стали капитаном. Лихая карьера. Вам не о чем сожалеть.

— Не забывайте, что перед выходом в отставку я командовал ротой, — робко возразил полковник, удивляясь ее познаниям.

— Не спорю, командовали. Ровно две недели, — вновь осенила его своей милой, слегка наивной улыбкой Софи. — Всего-навсего две недели, после чего вас отстранили от командования с формулировкой, которую мне не хотелось бы сейчас цитировать. И вообще хватит воспоминаний. Или, может, продолжим?

— Вы ведь не знали, что сегодня состоится встреча со мной.

— И не могла знать.

— Откуда же в таком случае идут познания моей биографии?

— Неужели вы считаете, что я могла прибыть в Швейцарию, не поинтересовавшись личностью военного атташе германского посольства в этой стране? — мило улыбнулась Софи. — Тем более что у меня удивительная память на формулировки из досье.

26

В городок неподалеку от Мюнхена они въезжали сразу после того, как над ним пронеслось несколько звеньев «летающих крепостей». Однако появление вражеских бомбардировщиков никакого впечатления на троих пожилых завсегдатаев пивной не произвело. В этом богоугодном заведении они чувствовали себя защищенными, как в священном храме, стен которого вражда и войны не достигают. Именно поэтому вели себя, как воины, давно прижившиеся в одной из лучшей пивных небесной страны Вальгаллы.

Судя по руинам, мимо которых Штубер и адъютант фюрера только что проезжали, этому, ни одной зениткой не прикрытому, городку тоже не раз доставалось от бравых бомбометателей, но, очевидно, в «Горной Баварии» собирались фаталисты, уверовавшие, что у англо-американцев не хватит наглости вторгаться в их пивной ритуал.

Появление эсэсовского генерала у старых пивоманов тоже интереса не вызвало, разве что один из них, опираясь на неровный, извилистый посох, пренебрежительно проворчал:

— Опять эти, из СС. Что-то их многовато сейчас появилось в Баварии.

— Скоро они все здесь, в горах наших, будут, — ответил ему седобородый крестьянин в овечьем жилете. — Куда им еще деваться, если русские уже у Берлина?

«А ведь мы могли быть из гестапо, — и себе мысленно проворчал Штубер. — Неужели так уверовали в приход американцев, что перестали опасаться выкормышей Мюллера? Совсем страх потеряли!».

Пиво показалось Штуберу отвратительным: не в меру горьким, отдающим какой-то ржавой прелостью. И все же это было пиво, которому в Альпах поклонялись, как напитку богов. Поставив перед ними кружки, кельнер специально задержался у стола, чтобы они сделали по первому глотку. Таковой была местная традиция: обычно кельнер уходил лишь после того, как посетитель пробубнит что-то насчет того, что пиво сегодня по-настоящему хорошее. И это было правдой: до войны плохого пива в Баварии не варили, просто не умели.

Но сегодня посетители лишь переглянулись и слегка поморщились, заставив кельнера пожать плечами: «А из чего пивоварам варить теперь настоящее баварское пиво?».

— Я так грозно запугивал жандармского лейтенанта важностью операции, которую по приказу фюрера нам предстоит осуществлять в Мюнхене… А что в действительности нам предстоит делать в этом городе?

— Мне казалось, что первый ваш вопрос в этой пивной будет не о Мюнхене.

— Мне, конечно, хотелось спросить о…Гессе, — едва слышно вымолвил он фамилию бывшего заместителя фюрера. — Но понимаю, что вторгаюсь в какую-то слишком принципиальную для вас тему. Поэтому начнем с Мюнхена.

— Кстати, это мой родной город.

— Так вы — баварец? Не знал этого.

«А ведь не исключено, что жандармский лейтенант был прав, — подумал Штубер мелкими глотками постигая пивную горечь Баварии. — Независимо от того, какой операцией мотивирован отлет Шауба из Берлина, на самом деле это был побег. Пусть даже и санкционированный фюрером в виде последней уступки давнему товарищу по партии».

— Мой отъезд из Берлина кое-кто будет истолковывать, как побег личного адъютанта из бункера рейхсканцелярии в один из самых трудных для фюрера дней, — буквально вторгся в его мысли Шауб. — На самом же деле все не так. В сейфах «Коричневого дома»[92] и в шкафах кабинета фюрера хранится множество всевозможных документов, писем, заметок, сделанных рукой Адольфа. Теперь все это именуется «личным архивом фюрера», который самим фюрером мне приказано уничтожить.

— Но ведь там ценнейшие документы, почти каждый из которых осчастливил бы любого из исследователей истории рейха.

— В этом можно не сомневаться: осчастливил бы. Но именно поэтому фюрер и приказал уничтожить их. Срочно и безоговорочно.

Какое-то время за столом царило молчание. Штубер был не в восторге от того, что оказался причастным к выполнению столь сомнительного приказа.

— Как считаете, обергруппенфюрер, среди бумаг, подлежащих уничтожению, могут находиться и относящиеся к переправке Гесса в Антарктиду и организации «побега» его двойника в Британию?[93]

Шауб допил остатки пива и, уже выйдя на улицу, прокряхтел:

— Вряд ли. Коронация Гесса на фюрера Четвертого рейха происходила в такой строжайшей тайне, что, во-первых, никакой писанины в принципе не допускалось, а если какой-то докумен-тишко и возник, его сразу же после завершения операции уничтожили.

— И происходило это в «Коричневом доме»?

— Сначала там, а затем в Храме СС, то есть в замке Вебель-сберг. Но без всякой помпезности, в крайне узком кругу лиц, под клятву на Библии и «Майн кампф» вечного молчания. Ни одного нашего шпиона не готовили ко внедрению в лагерь врага с такой тщательностью, с какой готовили «побег» двойника Гесса — в Англию.

— Невероятно. Мне и в голову не приходило, что англичане вынуждены довольствоваться не Гессом, а его тенью. Хотя замечу, что выглядел весь этот побег как-то не слишком убедительно, — скептически проворчал Штубер, выводя машину за пределы городка.

— В чем же, по-вашему, проявлялась эта неубедительность?

— Слишком уж неожиданным, немотивированным оказался этот побег. Второе лицо в рейхе, ближайший соратник фюрера, обеспеченный и обласканный, в самом расцвете рейха — и вдруг бежит в Англию, чтобы оказаться там в ипостаси презренного пленника, а на родине — в ипостаси еще более презренного предателя.