И приходит ночь - Эллисон Сафт

знаю.

Она не могла ничего не делать, зная, что в доме кто-то умирает. И пока у них не появится необходимых доказательств, какой у нее есть выбор, кроме как играть в игры Лоури? Она ободряюще положила руку на плечо Хэла, прежде чем последовать наверх.

Все было гораздо, гораздо хуже, чем она ожидала.

Библиотека выглядела так, словно Лоури выпотрошил ее. Рен поняла, что эта комната стала олицетворением обеих сторон хозяина. Его ярость проявлялась в перевернутом столике; бумагах и книгах, разбросанных по комнате; хрустальном графине, из которого на ковер вытекло бренди. Его холодный расчет проявлялся в тщательной подготовке – он уже принес ведро воды и хирургические тазы. Как только Лоури проводил ее до двери, он оставил ее одну, не сказав ничего, кроме лукавого пожелания удачи.

Один слуга – точнее, его тело – растянулся на бархатном диванчике. На первый взгляд казалось, что он спит, свернувшись калачиком на боку и подперев рукой щеку. Его тело было испещрено синяками. Вся левая сторона лица была покрыта ужасным черно-фиолетовым мрамором от застоявшейся крови. Другой слуга, едва живой, лежал под действием снотворного и неглубоко дышал на импровизированном операционном столе.

Над ним висело чучело оленя. Рен сняла пальто и набросила его на рога – оно свисало, как окровавленный обмякший торс. Это было лучше, чем постоянно находиться под наблюдением пустых глазниц. Тревога растаяла, когда она расстегнула медицинскую сумку и начала стерилизовать инструменты. Как только она надела перчатки и разложила необходимые вещи, она начала осматривать пациента и труп, позволяя магии течь через их тела. Привычные действия успокоили ее, защитили от тяжести ужаса. Она спасала жизнь, ни больше ни меньше. Она может пожалеть себя позже.

Судя по ранам, это было убийство.

Они были нанесены искусно и явно намеренно. Первый мужчина умер быстро, скорее всего, от тупой травмы у основания черепа. Однако травмы живого пациента убедили Рен в том, что Лоури был либо глупее, либо гораздо самоувереннее, чем она представляла. Раны были напыщенными, почти насмешливыми. Как предположил Лоури, почка мужчины омертвела от яда. Времени лечить не было – тут понадобится пересадка.

Это была настоящая проверка ее способностей.

Рен, пробормотав извинения, стащила мертвого мужчину с дивана. Так быстро, как могла, она вырезала его почку и положила ее в стоящую рядом миску. Затем она сделала разрез в брюшной полости живого мужчины. Кожа, мышцы и жир легко поддались.

Процедура требовала от нее всей концентрации, всей магии. Как назло, в тумане отчаяния и страха ее контроль над магией ослабел. Она не могла позволить энергии так быстро вытекать, но ничего не могла с этим поделать. Магия горела холодным пламенем, поднимаясь все выше и выше и заливая комнату бледным светом.

Жизнь этого мужчины была в ее руках. Она не позволит – не может позволить – Лоури убить еще кого-нибудь. Пересадка органов была особенно сложной. Во-первых, они редко требовались, поэтому целителей обучали этому лишь поверхностно. Во-вторых, органы были опутаны сетью кровеносных сосудов и фолы – тонких, блестящих и слишком хрупких. Одна-единственная ошибка может оказаться фатальной. Немногие врачи, особенно военные, обладали необходимыми навыками для проведения таких операций. Но Элоиза позаботилась о том, чтобы Рен могла сделать и это.

«Если тебя нельзя любить, – сказала она, – ты должна стать незаменимой».

Месяцы перед вступлением в Гвардию были одними из самых изнурительных в ее короткой жизни. Она не осмеливалась думать, сколько лабораторных крыс было похоронено в результате ее неудачных попыток трансплантации: протекающие артерии, отторгнутые ткани, сложные инфекции. Затем, в один прекрасный день, словно чудом, оба донора выжили. Две мыши, подергивающие усиками, каждая с сердцем другой. Рен иногда удивлялась, как она вообще могла считать себя доброй.

Она подхватила размеренный ритм вскрытия и удаления, вскрытия и удаления. Она разрезала и зашивала плоть, словно ткань. Когда необходимые приготовления были завершены, она имплантировала почку и позволила ей пустить корни, как молодому деревцу. Но несмотря на всю сосредоточенность, ее не переставала мучить одна-единственная мысль: «В чем же заключается план Лоури?» Рен не могла понять. Или не хотела.

Эти люди не были ни солдатами, ни магами. Неужели они ошиблись в том, кого Лоури выбирал в качестве своих жертв? Было ли все это просто какой-то больной игрой, совершенно бессмысленной? От одной этой мысли ее затошнило.

Поврежденная почка лежала в тарелке, полной крови. Мертвец был похож на зарезанного козла: наспех вскрытый живот, зияющий, как пасть. Кровь медленно сочилась из раны, как сок из расщепленного дерева.

Сняв перчатки, она окунула руки в ведро с водой и стала растирать их припаркой из трав. Она остановилась только тогда, когда у нее пошла кровь. Она подлечила магией ссадину. Суставы загудели, и появилось знакомое онемение в кончиках пальцев.

Чрезмерное использование. Горькая ирония исцеляющей магии.

Она всегда использовала слишком много магии. Она всегда балансировала на грани. В этот раз, возможно, она подошла слишком близко к краю и могла сорваться.

Ей нужно отдохнуть. Ее фоле нужно восстановиться, пока она не нанесла ей непоправимый ущерб. В качестве эксперимента она собрала магию в ладони. Ее серебряный свет тускнел, как свеча. Но магия еще была, пусть ее осталось совсем немного.

Ее магия.

Ее магия была единственной вещью, которая у нее осталась. Как сокрушительно – и как неудивительно – узнать, что даже это немногое могло исчезнуть.

Рен нашла Лоури в гостиной. Он разговаривал с каким-то мужчиной приглушенным голосом. Она не могла разобрать, о чем шла речь, но заметила мелкие невербальные детали. Мужчина решительно отодвинулся от Лоури и сжал бокал так, что побелели костяшки пальцев.

Значит, они спорили.

Это, скорее всего, был Фицуильям Барретт, герцог Мэттонви. Она мало знала о нем – только о его давней дружбе с Лоури и дану-керносском происхождении. Он был главным среди керносской знати, лоббировавшей союз с данийской короной. Кроме того, небольшое досье, которое у Гвардии было на него, включало заметки о его коллекции старинных мечей данийского производства и увлечении военной стратегией и историей.

Рен прочистила горло, чтобы объявить о своем присутствии. Мужчины замерли.

– Простите, что прерываю. Сейчас он отдыхает. Он будет жить. – Барретт посмотрел на нее с грустной, но искренней улыбкой. Она не подходила его светлой коже и густой бороде. В отличие от большинства политиков, его лицо походило на нетронутую воду, прозрачную для любого, кто в нее заглядывал. Деньги давали ему влияние, но было легко понять, почему он заслужил репутацию общительного человека.

– За эти годы я много слышал о вас.