Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев

Партизаны тотчас побежали к лошадям.

Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.

— Скажи пожалуйста! — удивился механик, закрывая дверь. — Впервые на нашем борту такой пассажир!

Гюберт делал вид, что дремлет.

Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.

47. В Москве

Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.

— Москва? — громко крикнула мне Таня.

— Москва! — ответил я.

И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.

— Глядите! — Петрунин тронул меня за плечо. — Машина полковника.

По лётному полю катилась закрытая легковая машина.

Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу. В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.

— Полковник торопится, — сказал Петрунин. — Хотя это ему несвойственно. А с ним…

— С ним полковник Фирсанов, — улыбнулся я.

Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они — и Решетов и Фирсанов — были в летней полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.

И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.

— Выходите первым, — сказал мне Петрунин. — А за вами — боевые соратники. Мы потом. А сюрприз придержим…

Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:

— Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров… Задание выполнено!

— Здравствуйте, подполковник! — прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.

Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.

— Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, — сказал он.

Он так и поступил.

— Здравствуйте, товарищи! — обратился Решетов к моим друзьям.

Я смешался. Хотел было поблагодарить за присвоение нового звания и не нашел слов для этого.

Потом я попытался представить своих друзей, но меня прервал Решетов:

— Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня Кольчугина! — И он пожал ей руку. — Это Фома Филимонович! — Потом, взглянув поочередно на Березкина и Логачева, он сказал: — И тут не спутаю. Это товарищ Логачев, а это товарищ Березкин… А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Ветров. — И он протянул руку покрасневшему Сереже.

Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятерней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.

— А живой груз? — спросил полковник Решетов, пытливо заглядывая мне в глаза.

Сообразив, в чем дело, я сказал:

— Таня, покажи!

Таня вынула из рукава белку.

— Не об этом речь, — проговорил Решетов, сдерживая улыбку.

— Не понимаю, товарищ полковник… — попытался выкрутиться я.

— Эх, вы, а еще разведчик, — покачал головой Решетов. — Так знайте же, что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы… Правильно, майор? — спросил он Петрунина.

— Так точно, товарищ полковник! — сказал Петрунин и виновато покосился на меня.

Я развел руками и сказал:

— Не знал я, что за такое короткое время среди моих друзей появится уже второй «предатель».

Решетов и Фирсанов рассмеялись.

Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медленно спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.

— Если я не ошибаюсь, — обратился Решетов по-немецки к Гюберту, — передо мной стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?

— Вы хорошо осведомлены, господин полковник, — с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.

— Освободите им руки и отправляйте, — приказал Решетов. — Машина с охраной ждет у подъезда.

Два бойца повели пленных.

— И вы поезжайте, — сказал нам Решетов. — Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!

Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с экипажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.

Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными площадями, по-военному суровую и скромную, залитую ярким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.

Навстречу нам, погромыхивая, бежали трамваи, мягко и степенно плыли грузные троллейбусы, мчались стремительные машины. Звонки и гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.

Через час бесшумный лифт поднял нас на седьмой этаж гостиницы. Нам приготовили два номера, один против другого. В большом трехкомнатном «люксе» должны были разместиться мужчины, а в маленьком номере — Таня.

Я не буду описывать состояния моих друзей, впервые попавших в столицу. Оно и так понятно. Ведь мы попали в Москву, в столицу, в комфортабельную гостиницу — прямо из леса, из тыла врага, с территории, захваченной фашистскими оккупантами. Всего шесть часов назад мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и бутылки с горючей смесью; всего шесть часов назад наши руки разили врага и сами мы подвергались смертельной опасности; всего шесть часов назад мы травили свирепых овчарок, бесшумно снимали часовых, били мебель, взрывали сейфы и набивали вещевые мешки захваченными документами; всего шесть часов назад мы во мраке ночи пробирались нехожеными тропами по дремучему лесу, думая лишь об одном — как бы не опоздать к приходу самолета!.. Контраст был слишком резок.

Сейчас мы сидели в большой комнате, чинно сложив на коленях руки, и с каким-то недоумением переглядывались. В наших ушах еще раздавался грохот гранах, рокот моторов, перед нашим взором еще стояло грозное пожарище.

Представьте себе наше состояние, и вы поймете нас. Мы молчали, видимо, так долго, что Петрунин, громко рассмеявшись, обратился к Воронкову:

— Пошли, Костя! Им надо отдохнуть.

И тут все мы, словно по команде, всполошились, засуетились, забегали, стали осматривать комфортабельный номер, заглядывать в стенные шкафы, в окна.

Мы увидели, что на диване чья-то заботливая рука аккуратно разложила комплекты чистого белья, нового обмундирования, поясные ремни, носки, носовые платки и сверкающие белизной, хорошо отглаженные подворотнички. У стены ровной шеренгой стояла дюжина пар хромовых сапог.

— Примеряйте кому какие подойдут, — пояснил Петрунин, — а лишние я потом заберу. — И тут же спросил, кивнув в сторону вещевых мешков, наполненных документами: — А с ними как?

Я считал, что документы не следует оставлять в гостинице.

— Тогда мы их заберем, — сказал Петрунин.

Он и Воронков взяли по два мешка и, распрощавшись с нами, удалились…

Мы долго натирали друг другу спины, блаженствовали в горячей ванне, полоскались под душем и, кажется, намного превысили нормы потребления горячей воды, определенные для нормальных жильцов гостиницы.

Потом подгоняли обмундирование и обувь. Практичный Фома Филимонович перебрал все двенадцать пар сапог, прежде чем выбрал по душе. Он внимательно проверял подошву, щупал рукой подклейку, мял голенища, нажимал большим пальцем на носки, пробовал прочность задника. Натянув на ноги облюбованную пару, он долго прохаживался по номеру, проверяя, как сапоги сидят на ногах.

Вечером, чисто выбритый, подстриженный, во всем новом, я предстал перед полковниками Решетовым и Фирсановым.

На этот раз доклад мой был очень краток. Я не касался подробностей. Задание было выполнено и, можно сказать, перевыполнено; от нас не требовали доставки Гюберта и Похитуна, а мы их доставили. Я подчеркнул, что без помощи партизан мы, безусловно, не справились бы с разгромом осиного гнезда.