Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев

Такой издевки Гюберт не смог перенести. По лицу его пробежала судорога. Подавшись вперед, он плюнул в сторону старика.

— Ишь ты какой бешеный! — с невозмутимым спокойствием проговорил Фома Филимонович. — Жаль, что ты связанный, а то бы я показал тебе, как плеваться.

— Кончайте, хамье! — прохрипел Гюберт.

— Эге! — воскликнул старик. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Быстрый ты больно, господин хороший. Потерпи малость, мы больше терпели. Тебя кто в гости звал к нам в Россию, а?.. — Он опустился на корточки, пощупал шнур и заключил: — Ничего, прочно…

Я распорядился обыскать убитых солдат и взять все их документы, а сам занялся карманами Гюберта и Похитуна.

Похитун вел себя чрезвычайно благоразумно. Он не оказал ни малейшего сопротивления, сидел, обмотанный веревкой, и мелко постукивал зубами, точно в лихорадке. Трясущийся мешок костей…

Фома Филимонович подошел и к нему, сопровождаемый Сережей Ветровым.

— Вот и молодчина! — проговорил старик. — Сразу лапки поджал — и ребра тебе не наломали… Покорную голову и меч не сечет. Говорил тебе сколько раз: сиди дома, соси свою брыкаловку и не суй нос в лес! Не послушал… А что это у тебя в брюхе так урчит?

— Это у него на почве несварения желудка, — серьезно сказал Сережа Ветров.

— Пить… пить… — мертвым голосом попросил Похитун.

— Можно, — отозвался Фома Филимонович. — Ради старой дружбы можно. Ну-ка, внучка, спроворь моему «другу» водицы.

Таня улыбнулась и пошла за котелком.

А кобыла Фомы Филимоновича продолжала стоять все на том же месте. Теперь она не торопясь сосала зеленую воду из протока, потряхивала головой, пофыркивала.

— Умная тварь! — ласково произнес старик и зашагал к лошади.

45. Огонь и гранаты

Первая часть операции была закончена. Солнце клонилось к закату. Мы готовились к выступлению. Партизаны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку.

Особенно осторожно нужно было обращаться с бутылками самовоспламеняющейся жидкости «КС». Их приходилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревянными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.

Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой — медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.

Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали последние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.

— Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады! — предупредил Карягин. — Этот господин Гюберт, видать, хитрый как змей.

Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:

— А как же быть с ней, Кондратий Филиппович? Я усмехнулся. Действительно, проблема!

— Давай мне своего зверя, — сказал один из партизан, который должен был конвоировать пленных, — я его уберегу.

В поход к осиному гнезду выступали двадцать четыре человека.

— Филимоныч! — спохватился я. — Где же твоя приманка?

— Ай, батюшки! — всплеснул он руками. — Чуть не запамятовал… Сей минут! — И старик бросился к своей телеге.

— Миша, — обратился я к Березкину, — дай-ка мне один порошочек от насморка.

Березкин усмехнулся, достал из кармана спичечную коробку, завернутую в бинт, извлек из нее порошок и подал мне.

Фома Филимонович порылся в своем мешочке и достал кусок полувяленой говядины. Я разделил его на две части, сделал в каждой глубокий надрез и осторожно высыпал порошок.

— Получай, — сказал я старику.

— Порядок, — заметил он и осведомился: — А начинка верная?

За меня ответил Березкин:

— Будь здоров! Как глотнет, так и зубы на полку. Мгновенный паралич. И гавкнуть не успеет.

— Добро! — И Фома Филимонович кивнул головой. Он старательно обернул мясо листьями орешника и положил в карман. Потом достал из-за голенища нож, попробовал лезвие концом большого пальца и заметил:

— Вот навострил, что бритва! Видал? Подошедший Трофим Степанович доложил:

— Все готово, майор. Можно в путь-дорогу…

— Одну минутку… — проговорил я и крикнул Сереже Ветрову: — Парень, за тобой остановка!

Сережа, возившийся на телеге у радиостанции, ответил:

— Сейчас, Кондратий Филиппович…

Немного спустя он закончил сеанс и подал мне коротенькую радиограмму.

Большая земля сообщала:

Вторично подтверждаю прибытие самолета ночью на воскресенье два ноль-ноль. Обеспечьте шесть сигнальных костров коридором, два ряда, дайте белую и красную ракеты направлении посадки.

Я чиркнул спичкой и сжег бумажку. Ветров отдал рацию партизанам, идущим на аэродром.

— Всё? — осведомился Трофим Степанович.

— Всё!..

— По коням, хлопцы! — скомандовал Карягин. — Дозор вперед! Держаться, как я сказал.

Четверо партизан выехали вперед и вскоре скрылись в лесу.

Логачев и я сели на коней тех двух партизан, которые повели Гюберта и Похитуна на аэродром.

Отряд всадников вытянулся длинной цепочкой. Впереди ехал Трофим Степанович. Замыкали шествие две телеги: на одной сидели Фома Филимонович и Таня, на другой — Березкин и Ветров.

Солнце зашло. Я посмотрел на часы: стрелки показывали без пяти девять. Двигались точно по тому пути, по которому мы уже прошли в среду. Сгущались зеленоватые сумерки, лес окутывался мраком. Ехали шагом, в полном молчании, только слышно было, как похрапывали кони да под копытами трещал сухой валежник.

Когда землю и лес накрыла теплая тихая звездная ночь, мы наткнулись на наш передовой дозор.

— Большак, — доложили ребята. — Направо развилка.

— Спешиться! Привязать коней к телегам, — скомандовал Трофим Степанович и спросил дозорных: — Далеко ли до большака?

— Сотня метров, не больше, — ответили ему.

В кружок собрались партизаны, назначенные в охранение, и минеры.

— Сверьте часы, — предложил я. — По моим двадцать два сорок пять. Мины ставить ровно в двадцать три тридцать. Минеры могут отправляться.

— Сбор здесь! — предупредил Трофим Степанович. Два всадника скрылись в темноте. Перед ними стояла задача заминировать дорогу из осиного гнезда в районный центр.

Спустя несколько минут отъехали еще четверо — боевое охранение: двое к Селезневке и двое в Ловлино. Вооруженные ручными пулеметами, они должны были обеспечить операцию от какой-либо случайной угрозы со стороны и блокировать подъезды к гюбертовскому гнезду. Одного парня оставили сторожить лошадей.

Все остальные — четырнадцать человек, предводительствуемые Фомой Филимоновичем, — зашагали в сторону осиного гнезда. Кольчугин повел нас по узкой, одному ему известной тропке. Пересекли большак и вновь углубились в лес.

Шли тихо, бесшумно, стараясь не шелохнуть листом, не наступить на сухую ветку, не звякнуть оружием.

Прошло около часа, прежде чем Фома Филимонович остановился на краю поляны. Впереди, шагах в полутораста, виднелись очертания строений Опытной станции.

— Ближе никак нельзя! — шепнул мне старик. — Собаки учуют. — Он глубоко вздохнул и закончил: — Ну, Кондрат, пойду я!..

— Иди! — сказал я и крепко пожал его руку.

Ночная темнота быстро скрыла его удаляющуюся фигуру. Ко мне подошли Таня и Сережа, стали рядом, молча, недвижимо. В тишине леса чуялось что-то обманчивое, враждебное.

Вдруг тишину нарушило грозное ворчание псов, и сразу раздался повелительный окрик, громкое щелканье затвора:

— Хальт!

— Это я, Гейнц… Фома, — раздался в ответ голос Кольчугина. (И я ощутил, как к моей руке прижалась дрожащая всем телом Таня.) — Майор едет… Отворяй ворота!

— О, гут, гут!

Потом взвизгнула калитка на несмазанных петлях, скрипнули и распахнулись ворота — и снова тишина.

Я затаил дыхание и напряг до боли глаза. Чтобы унять нарастающее волнение, стал отсчитывать про себя секунды: пять… семь… десять… двадцать пять… сорок… пятьдесят. Секунды превращались в минуты, волнение нарастало. Сейчас там, за глухим забором, решалась судьба всей операции, и решал ее Фома Филимонович. Прошло пять минут. Я загибал пальцы и уже машинально отсчитывал снова: десять… пятнадцать… тридцать… пятьдесят…

Но вот снова взвизгнула калитка, и немного спустя появился силуэт Фомы Филимоновича. Старик подошел вплотную, шумно вздохнул и брезгливым движением отбросил в сторону нож.

— Как? — спросил я одними губами.

— Уложил обоих! — проговорил старик. — Впервые за всю жизнь, и сразу двоих! — Он опять вздохнул. — Ничего не попишешь… Такое лютое время подоспело — надо либо убивать, либо самому мертвяком делаться!