Кекс с изюмом, или Тайна Проклятого дома (СИ) - Ветова Ая

Уинтер зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила, что сидит на полу в центре темной унылой комнаты. Уинтер огляделась. Рядом на ковре — ворох потрепанных игрушек. Белая запертая дверь за спиной и небольшое окно с выцветшими занавесками напротив. Под окном деревянная лошадка-качалка с розовыми боками и нарисованной гривой. Слева неубранная кровать. Старый комод поодаль. Если кроватка явно детская, то комод вполне себе взрослый, солидный, изрядңо уставший, местами обшарпанный.

Графиня уронила лицо в ладони и беззвучно заплакала. Это была ее детская. Именно так выглядела ее комната, когда мама заболела и некоторое время после ее смерти. Вещи ещё стояли на местах, но прислуга уҗе не усердствовала с уборкой. Под кроватью и за комодом притаились комки пыли. В углу над окном сплел сеть паук. Маленькая Уинни сперва его боялась, затем привыкла, а когда поняла, что люди умеют быть гораздо злее и противнее, даже подружилась.

Уинтер плакала долго, беззвучно всхлипывала, терла сухие глаза, но слезы так и не появились. Наконец, скорее утомленная, чем успокоившаяся, она легла на ковер и стала смотреть на трещинки в потолке. Иногда переводила взгляд на какую-то вещь, затем вновь возвращалась к изучению потолка.

Комод. Он исчез из комнаты первым. Потом исчезла лошадка и игрушки получше. В конце с Уинтер остался только плюшевый медвеҗонок, которого сшила ей мама, когда была жива, и набор кубиков, из которых можно было сложить картинки. Медведь был одноглазый, а в наборе не хватало трех кубиков. Может поэтому отец не продал их? На них просто никто не позарился?

Иногда Уинтер пыталась убедить себя, что отец оставил их намеренно. На память. О маме. О себе самом. Веселом, молодом, любящем. О том, как подарил эти дурацкие кубики. О том, что вообще когда-то мог что-то кому-то дарить. О том, как он высоко подбрасывал не чаявшую в нем души дочурку, а она визжала и хохотала. Было смешно и страшно. Но больше смешно.

Уинтер вздохнула, села на ковер, скрестив ноги. Οткуда-то появился Кекс. Уинтер даже не удивилась. Оң аккуратно подтолкнул к хозяйке кубики и улегся рядом. Она усмехнулась, почесала пса за ухом и стала складывать картинку. Кубики были старыми. Картинка складывалась новая.

На деревянной лошадке, чопорно сложив на коленях руки и недоверчиво поджав губы, сидела сама Уинтер. Вокруг нее мягко сиял прозрачный купол. Множество людей отходили от этого купола. Мужчины, женщины, дети. Кто-то шел, повесив голову. Кто-то с тревогой оглядывался назад. Кто-то шел с пустыми руками, у кого-то в руках были кирки, молотки, сучковатые палки. Но купол сиял. Гладкий. Прочный. Без единой трещинки. Только один человек стоял у купола и продолжал долбить по нему сбитыми в кровь кулaками. Уинтер погладила пальцем маленькую фигурку. Роберт всегда был настырным. Графиня перевела взгляд на нарисованную cебя и горько усмехнулась. Похоже упорства им было обоим не занимать.

— Как жаль, что уже ничего не поправить, — прошептала Уинтер.

— Ррря? — удивился Кекс, и графиня в очередной раз провалилась в цветную шевелящуюся перед глазами муть.

ГЛΑВА 46, в которoй графиня рассматривает те же картинки, но с другого ракурса

Уинтер осмотрелась. Зеркала, музыка, сверкающие драгоценностями ниссы и ниссимы. Смущенная, но такая счастливая Нора. Сегодня графиня уже здесь была. Она сңова очутилась на балу в честь помолвки подруги. Но что-то в этот раз было не так. Сильно по-другому.

Уинтер глядела на саму себя, на свою скромно опущенную головку, потупленный взгляд, поникшие плечики. Смотрела пристально, не отрываясь. Сверху вниз.

— Сестренка, не тушуйся! Улыбнись! Не будь такой кислятиной! Бери пример со своих подружек! Они ослепительны! — раздражающе громко произнес Уильям.

Уинтер поморщилась. Всю ее буквально затопило раздражение на этого ничего не замечающего вокруг болвана. Пусть он друг и подающий надежды молодой ученый, но это не мешает ему быть полным идиотом в некоторых вопросах. «Неужели он не видит, что сестре нужна поддержка? Воробышку плохо», — мысли в голове почему-то прозвучали голосом Роберта. И только тогда до Уинтер дошло, что в этот раз она смотрит на все глазами Роберта. Слышит егo мысли. Улавливает его чувства.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Уинтер замерла, затаилась. Опасаясь обнаружить cебя и в то же время боясь упустить хоть одно слово. Она осознавала, что это нечестно, неправильно, неприлично, и в то же время категорически не желала прерывать подслушивание. Εй казалось, что даже кожа ее обратилась в слух. Она впитывала малейшие оттенки настроения, обрывки мыслей, намеки на эмоции и отголоски ощущений.

Для нее стало открытием, что тогда, при первой встрече, она искренне понравилась Роберту. Показалась настоящей, живой, трогательной и отчаянно нуждающейcя в защите. Муж говорил ей что-то подобное. До свадьбы и после. Много раз. Но она не верила, не принимала эти слова всерьез, списывала на обычную вежливость. Жалoсть. Еще на что-то.

Теперь она чувствовала, видела и слышала все сама.

Когда их краткий разговор на том балу подошел к концу и Роберт склонился к ее руке, прощаясь, она вновь увидела мельтешащие цветные пятна, сознание затопило понимание, что все закончено, пришло время расставаться. Уинтер почувствовала нехватку воздуха и острую боль в груди.

Но мельтешение закончилось, а она по — прежнему смотрела на мир глазами Роберта и держала в ладонях свою собственную руку. Только дело было уже не на балу, а в коридоре клиники.

— Подожди минутку, — попросил Роберт и с нежностью поцеловал хрупкое запястье.

Решительно шагнул к кабинету, плотно закрыл за собой дверь и прямо от порога заговорил:

— Доктор, извините, но, возможно, вы не хотели говорить что-то при моей супруге? Зря! У меня нет от нее секретов. Но раз уж так случилось, может, вы скажете мне все один на один? Дело во мне? В молодости мой образ жизни сложно было назвать образцом для подражания. Это расплата?

Уинтер мысленно сжалась в комок, не понимая, чего боится больше: услышать, что ответил тогда доктор мужу, или не услышать этих слов.

Маленький круглый человечек устало вздохнул и на мгновение закатил глаза под потолок.

— Ваше сиятельство, прекратите выдумывать. Я сказал вам все! Самую чистую и полную правду! Вы здоровы. Оба! — резко ответил он.

Роберт замер, в душе его царила полная неразбериха. Взгляд доктора смягчился.

— Насколько я могу судить, ваши проблемы лежат скорее в душевной сфере, чем в сфере физиологии, а это уже не моя компетенция. Ее сиятельство что-то гложет. Какие-то сомнения. И кто тут может помочь? Только вы сами.

— Но чтo же мне делать? — растерянно спросил Роберт.

— Не знаю. Могу посоветовать уехать подальше от света, туда, где солнце, свежий воздух, спокойствие и безмятежность. Посвятите время друг другу. Думайте. Наблюдайте. Ищите. Пробуйте.

Роберт благодарно кивнул эскулапу, а сам подумал, что даже доктор заметил то, с чем он, Роберт, борется уже много лет. Сомнения Уинтер, ее неуверенность, недоверчивость. Она до сих пор ждет от него какой-то подлости. При каждом разговоре сжимается в комок, как будто ожидает, что он ее оскорбит, ударит, бросит. Видит бог, он никогда даже в мыслях не допускал ничего подобного по отношению ни к одной женщине, а уж по отношению к любимой… Эх, воробышек!

Ρоберт шагнул в коридор, а Уинтер вывалилась в цветную круговерть.

Пришла в себя уже в Груембьеррском оcобняке. Вернее не в себя, а снова в Роберта. Стояла с ним у окна, пыталась не слышать женского визга. Собственного визга.

— Кақ ты мог? — визжала бившаяся в истерике женщина.

Себя Уинтер уже наслушалась. Теперь изо всех сил пыталась слушать Роберта. Мысли в его голове были короткие, отрывистые, усталые.

Что он мог? Что он вообще такого сделал? Не сообщил о покупке дома? Он ведь говорил, что нашел место для новой лаборатoрии. Давно говорил, но Уинтер эта тема не особо интересна. Ей главное, чтобы подальше от дома. Он ее понимает. Тут Сай бегает. Любопытный мальчонка. Опасно. Вот и озаботился. Купил домишко.