Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником - Лиза Таддео

равно повернулась ко мне с куском сэндвича во рту и спросила: «Ты такая, какая есть, из-за матери или из-за отца?»

Я встала. Мне было двадцать шесть, я была в красном бикини, мое тело находилось на пике своего расцвета, выглядело хорошо, как никогда. Не сказав ни слова, я ушла в свой номер, покачивая задом из стороны в сторону, провожаемая взглядами парней в рубашках поло, сложила вещи в машину и уехала из города. По пути остановилась в прибрежном баре поесть белонских устриц, потому что уже потратила за одни выходные столько, что это не имело никакого значения.

Я больше никогда не разговаривала с Карли. Я часто гадаю, что она думает о том дне. Сколько еще просидела моя подруга у бассейна после того, как я ушла, дожидаясь моего возвращения. Она на диво сильно привязалась ко мне за считаные дни. Будь я на ее месте, будь я той, кого бросили, я пролежала бы на лежаке до самой темноты. Я высосала бы этот день до последней косточки.

Но теперь это я была ревнивой подружкой. Я даже не могла пролистать и заново просмотреть нашу переписку, потому что считала свою зависимость от Элис слишком постыдной. Самое свеженькое:

Ем кинзу и думаю о тебе.

Элис не отвечала несколько часов, а потом спросила, бывала ли я когда-нибудь на набережной Санта-Моники, и я ответила, что не бывала. Когда подруга привезла меня в туда – где гуляла толпа туристов с губами, вымазанными в «слерпи»[25], где носились, как бешеные, их избалованные детишки, – я поняла, что она собирается покинуть меня навсегда. Я не знала точно почему, но все равно была в этом уверена.

Мы съели по чили-догу, выпили по коктейлю «рикки» с лаймом и пошли на колесо обозрения. Элис вела меня по стальной лестнице аттракциона, обращаясь со мной так, словно я была собакой, а моя рука – поводком. Подруга была намного выше меня и, несмотря на стройность, ее кости занимали немало места. Бедра у Элис были как у моей матери. Точно, конечно, не скажу, уж больно много времени прошло, но помнится мне, что моя мать была очень широкобедрой. Я представила себе Элис под руку с моим отцом – не как его дочь, а как любовницу.

Я упивалась этим ощущением: она держит меня за руку. Ни разу после матери мне так не нравились женские прикосновения. Я опасалась, что, когда Элис меня бросит, я буду искать ее повсюду вечно.

Однажды я следила за Бескрайним Небом. Час прождала у здания его офиса на Уолл-стрит, пока он наконец не вышел оттуда, смеясь, вместе с хорошо одетой женщиной. Трахался с ней? Нет, наверное. Но издали казалось, что между ними флирт, тот самый, какой был у нас в нашем магическом начале. Я проследила парочку до лучшего обеденного ресторана в районе. Смотрела сквозь окно, как они ели. Фризе. Черные оливки. Каждый выпил по бокалу красного.

Так следил за мной Вик, наверное, чаще, чем я могла вообразить. В своих мешковатых костюмах, скрежеща челюстями за тонкими губами.

Мы с Элис сели друг напротив друга в одной из кабинок колеса. Когда оно начало двигаться, сталь лязгнула с угрожающим звуком.

– Я скучаю по тебе, – сказала Элис, но это прозвучало неискренне.

– Элинор скоро уедет.

– Хорошо.

Мне надо было знать, почему это так задевает мою подругу, почему я недостаточна сама по себе, даже с этой прилипалой у меня на загривке. Разве не славно мы с Элис поладили? Разве она не понимает, что наши узы глубже, чем только-только завязавшаяся дружба?

– Она намного моложе, чем я ожидала, и сложена, как цирковой силач.

– Элинор – маленькая девочка, – возразила я.

– Джоан, тебе нет необходимости о ней заботиться. Скажи ей, что собираешься куда-то уехать. Скажи, что собираешься повидать родителей.

– Она в курсе, что у меня их нет, – проговорила я, думая, как это странно, что Элинор знает мою тайну, а Элис – нет.

– Да ради бога! Вы вдвоем сидите и разговариваете ночи напролет! Тебе не кажется, что это зашибись как странно?

– Отец Элинор только что покончил с собой, – сказала я. – А мать убита горем. У нее был брат с синдромом Дауна.

– Ты мне этого не говорила, – сбавила напор Элис.

– Я думала, что говорила… да какая разница?

– Очень большая. Просто очень большая.

– Почему?

– В смысле – почему? Вот интересно, Вик был согласен иметь ребенка-дауна?

– Не думаю.

– Жена это от него скрыла?

– Мэри знала, что шанс – один из трех, и да, она это от него скрыла.

– Дай я кое о чем тебя спрошу. Ты можешь себе представить, каково это было для девочки, расти как единственный ребенок, которого может любить отец? У меня есть троюродный брат с дауном. В Маремме. Там лучше. Католики больше заботятся о душе и меньше заморачиваются на том, как человеку следует выглядеть. Я не религиозна, ты знаешь, но если оба родителя готовы любить, какую бы форму ни принял объект любви, тогда хорошо. Тогда ты идешь с дитем в магазин, и тебе трижды насрать, кто там как на него смотрит. Но если это человек типа твоего Вика, движущийся по социальной лестнице вверх, более умный, чем семья, в которой он вырос, чем жена, на которой он женился слишком рано, мужик со вкусом на женщин вроде тебя, можешь себе представить, какую ярость он ощущал? А теперь эта его дочка знает, что ты была причиной, по которой ее отец перестал ложиться костьми для своей семьи. Он встретил тебя и стал еще более чужим. Иисусе Христе, дело же не только в том, что папаша этой девчонки изменял и теперь ей хочется убить шлюху, которая трахалась с ее папочкой. Дело в том, что она хочет убить шлюху, из-за которой ее семья выглядит как куча мусора. Это не твоя вина, Джоан, но все еще хуже, чем я думала. Не могу поверить, что ты не рассказала мне о мальчике. Эта девчонка никогда от тебя не отцепится.

Я сказала, что все гораздо хуже. Сказала, что мальчик умер, и поведала Элис, как это случилось. Она смотрела на меня так, будто это я убила ребенка.

– Почти все они, Джоан. Чьи-то чужие мужчины!

– Да пошла ты!

– Это странно.

– Ты меня не понимаешь.

– Ты – гребаное ходячее клише! Нечего здесь больше понимать.

Я почувствовала, как обвисают мои щеки, как приоткрывается рот. Подруга почти не смотрела на меня, потому что знала, какую сильную