Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником - Лиза Таддео

городе едва хватило бы на несколько ужинов. По крайней мере, едва хватило бы на такие ужины, какие привыкла заказывать я. Размашисто копя долги в попытке охладить свою лихорадку.

Я повезла Элинор в гигантский дисконт одежды в Долине. Мы выбирали вещи рядом с мамашей с жиденькими светлыми волосенками и ножками-прутиками в драных джинсовых шортах. Ее ребенок, девочка с чудесными зелеными глазами, кротко ходила по залу, держась рядом с ней, пока женщина бурно разговаривала по телефону, попеременно то сыпля ругательствами, то плача. Мы с Элинор сильно расстроились. Переглянулись, и я поняла, что мы чувствуем одно и то же. Нам хотелось подхватить эту девочку, укутать в свои объятия и унести прочь. Мы терпеть не могли эгоистичных родителей.

Я купила Элинор упаковку белых трусов, несколько пар шортов и футболок, желтый сарафан, которым она залюбовалась, а я это увидела. Я купила девчонке и пижаму тоже, но она все равно почти каждый вечер надевала мою.

– Папа вымещал зло на нас, потому что ты не любила его в ответ.

– Как он это делал?

– Просто были вечера, когда отец приезжал домой в подавленном настроении. Говорил, что что-то не так на работе. Или когда наш дедушка – папин папа – умер, очень долго твердил, что угнетен его смертью. Потом начал много пить. Часто приезжал домой после того, как Робби уже уложили спать. Пару раз я слышала, как мама просила отца зайти к сыну в комнату и поцеловать на ночь. А папа говорил, что поцеловал. Но я знала, что он этого не делал.

Вик никогда не говорил мне о смерти своего отца.

– Честное слово, я не знаю, какими словами сказать тебе, как мне жаль.

– Иногда я так тебя ненавижу! А иногда думаю, что ты не виновата. Типа то, чего хотел мой папа – тебя, чего угодно… он не сделал бы того, что сделал, если бы не был настолько несчастен дома. Он был несчастен. Наверное, всегда был, если уж так подумать. Папа никогда не любил маму. В смысле он заботился о ней, как заботятся о любом человеке, с которым живут вместе, или о любом, кто тебя любит. Но отец не любил заботиться о ней. А уж после Робби…

Я взяла руку Элинор в свою. Я не хотела, но чувствовала, что нужно.

– До Робби папа приезжал на мои софтбольные матчи. На все до единого. Надевал дебильную кепку с надписью «гордый отец» и все такое… Каждый день после школы мы играли в салочки. По вечерам готовили мясные фрикадельки, после того как мама ложилась спать. Я знала, что папа не вполне счастлив, но он был счастлив со мной.

Я подошла к своей жестянке и вынула три таблетки ксанакса по одному миллиграмму. Проглотила две всухую, а третью предложила Элинор. Пожалуй, с моей стороны это было безответственно, но я не видела причин, по которым человек, испытывающий такую боль, как она, не должен принимать таблетки.

Девчонка взяла ее у меня. Она никогда не принимала никаких сильных средств, наркотиков, даже сигарету ни разу не выкурила. Элинор призналась мне, что девственница, что думала подождать до брака. А теперь она ничего не хотела. За один день, по ее словам, от желания любовной истории для себя девушка перешла к полному неверию в любовь вообще.

– А как же Бог? – спросила я.

– А что – Бог?

– Ты все еще веришь в Него?

– Конечно, – ответила она. – А ты разве нет?

– Нет. Я не верю.

– Для меня это странно. В смысле это же полное безумие.

– Почему?

– Потому что а как еще ты снова увидишься с родителями?

Глава 26

Я две недели регулярно писала Элис, а она отвечала с запозданием, иногда на целый день. Ее ответы были дружелюбными, но холодноватыми. Того рода ответы, которые я получала от Бескрайнего Неба ближе к концу.

Эта ситуация напомнила мне о том, как меня раздражали все мои подруги. Я осознала, что именно так Элис теперь относилась ко мне. В это было трудно поверить. В прошлом, если женщина не проникалась ко мне мгновенной ненавистью, то со временем у нее развивалась неприятная потребность во мне.

Была Карли из колледжа, с которой я восстановила контакт в один мрачный период между двумя любовниками. На обратном пути через всю страну я заехала повидаться с ней, и мы провели неделю, притворяясь более близкими подругами, чем были во время учебы. Мы ели суши и читали биографию Джеки Онассис на Баттерфляй-Бич. Карли хотела, чтобы я спала в ее кровати, но я каждый вечер ложилась на диване, припорошенном песком.

Подруга была влюблена в бартендера в суши-баре. Из-за ее влюбленности он стал для меня привлекательным. Мужчина был хорош собой, но не отличался ни ростом, ни чистоплотностью. Карли познакомила меня с ним на вечеринке. Когда она пошла нацедить себе пива из бочонка, я позволила этому парню увлечь меня на грязный диван, на который была наброшена простынь, и мы стали целоваться. Я была трезва, как стеклышко. В какой-то момент почувствовала, что кто-то тыкает меня в плечо, подняла глаза и увидела, что это Карли, лицо которой выражало ярость и неверие. Она залпом осушила свой бокал. Клюквенная пена прилипла к тонким волоскам на ее верхней губе. «Я еду домой», – сказала Карли, ожидая, что я пойду с ней.

«Я с тобой еще не закончил», – шепнул мне парень заплетающимся языком, как наркоман. На меня нахлынули отвращение и унижение. На последние крохи, оставшиеся от моего наследства, я сняла бунгало в Санта-Барбаре. Я повезла мужчину туда в арендованной машине, предоставив Карли добираться домой на такси. Мы не трахались: я слишком боялась, что этот парень может быть переносчиком болезней. Без особой охоты отсосала ему и позволила кончить мне на грудь. Помню, у его семени был жуткий зеленоватый оттенок.

Утром я позвонила подруге. Не извинилась, но попросила ее приехать к бассейну. Карли явилась в мгновение ока.

Это был один из тех бассейнов, которые производят впечатление. Олимпийских размеров, чистый, с коралловым обрамлением, белыми зонтиками и частным пляжем. Меня такие масштабы угнетали, мне хотелось, чтобы бассейн был вполовину меньше. Мы заказали по «мимозе» и один клаб-сэндвич на двоих. Но в итоге Карли не выдержала. Она хотела от меня большего и пыталась докопаться до моего нутра, чтобы это получить. Карли ничего не знала о моей истории – никто не знал, кроме Госи и позже Вика, – но все