Харбинский экспресс-2. Интервенция - Андрей Орлов

Город он знал так себе, хотя и прожил в нем до всех этих зловещих событий без малого четыре месяца. Поэтому ориентировался сейчас с немалым трудом.

Пара лошадок мышиной масти неторопливой рысью прокатила их мимо дома харбинского спиртоторгового общества, потом свернули на Казначейскую, миновали Сиреневый бульвар.

После своей отлучки чиновник для поручений несколько переменился. Хмурился, все потирал влажной ладонью затылок. Павел Романович ничего не мог с собой сделать – смотрел на него сочувственно. Вот ведь въелось врачебное «Спасать и помогать»! С университетской скамьи, не вытравишь. Да и надо ли?

Наконец он не выдержал:

– Сильно мучаетесь?

– Что?! – Грач в первый момент опешил и вытаращился на спутника испуганно – словно тот спросил о чем-то, что никому знать не положено. Но потом сообразил, ухмыльнулся:

– А вы с чего взяли?

– Тут много думать нечего, – ответил Павел Романович, – у вас сильная подагра, да грудная жаба вдобавок.

Грач посмотрел на него уважительно:

– Это вы что ж, по внешнему виду?

– Именно, – ответил Дохтуров. И не удержался, добавил: – На ходу говорить не стану, а после могу назначить весьма эффективное средство.

– Э-э, доктор, – засмеялся Грач, – да если ждет нас с вами это «потом», так все рецепты станут без надобности. У нас ведь такое лекарство в руках будет – от всех хворей на свете. А может, и от смерти самой? – Он наклонился с козел, посмотрел очень внимательно: – Вы мне расскажите, что это за штука такая, с чем едят? А то ведь я за нашими хлопотами и не спросил у вас главного…

– Сперва скажите, как вам удалось докопаться? – невежливо перебил его вопросом Павел Романович.

Грач посуровел.

– Неважно, – отрезал он. – Главное, что не ошибся.

Он помолчал недолго, а потом (как раз проезжали кожевенное товарищество «Единорог») добавил:

– Хочу вас кое о чем предупредить, Павел Романович.

Но не договорил – запах вкруг «Единорога» стоял такой, что бедные лошадки сбились с шага и захрапели.

– Вот ведь чертова фабрика, – проворчал Грач. – Давно б ее прихлопнуть, да властям теперь не до этаких тонкостей.

– А что такое?

– Открыли ее прошлым летом, некто Вавилайнен и Хидмич. Одно слово: журналисты столичные, пустые людишки. Там у себя как-то влипли в историю, но выкрутились, раздобыли деньжат – и к нам укатили. Надумали издавать газету – будто тут своих мало. И, ясное дело, прогорели в дым. Мы было решили – все, теперь утекут обратно. Ан нет! Известное дело: хохол с чухной – упрямейшие существа на свете. Да только на одном упрямстве дела не сделаешь, тут еще и голова требуется. А у нашей пары с последним не очень. Кинулись вот в кожевенное производство. Так и здесь осрамились: сырья закупили, а машины приобрели старые да мастеров толковых не взяли. Так, дуриков всяких насобирали. Почитай – сэкономили. Вот и лежат у них теперь шкуры невыделанные, ароматизируют атмосферу. Тьфу!..

Грач замолчал, сосредоточившись на лошадях. Когда миновали скандализировавшее округу товарищество, сказал, возвращаясь к прежнему:

– Предупредить вас хочу. Мероприятие у нас непростое, по-всякому может сложиться. Ежели попытаетесь что-нибудь супротив договоренности сделать – я вас тотчас жизни лишу. Застрелю аккуратненько, сквозь карман. И не промажу, не сомневайтесь.

Вот еще напасть! Теперь этот подлый полицейский с расстроенными нервами. Ведь и впрямь с перепугу застрелит. Не понимая, что тогда всему – конец. Разве попытаться объяснить, рассказать про проект? Нет, бесполезно.

Павел Романович мысленно взмолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!»

А вслух сказал, покачав головой:

– Неразумно. Как вы сами заметили – мероприятие ждет непростое. Стало быть, и нервы будут возбуждены. Мало ли что покажется? А вы сразу – стрелять.

Но Грач не стал ни возражать, ни спорить. Только посмотрел выразительно, после чего стало со всей непреложностью очевидно: как сказал, так и сделает.

Уже вечерело, длинные тени деревьев перечеркнули насквозь мостовую. Район был чистым, для благородной публики. Мимо тянулись симпатичные двухэтажные особнячки. Правда, из недорогих. Где ж это?..

Павел Романович понял, что совсем перестал ориентироваться.

– Тпрру!.. – Грач натянул поводья, кони встали.

Он неловко соскочил с козел.

– Этот? – спросил Павел Романович, разглядывая салатного цвета постройку с башенкой.

– Нет. Там, впереди. Экипаж оставим, а сами пешком прогуляемся. Так спокойней… – Отчего так спокойнее, Грач пояснять не стал.

Вокруг, почитай, и не было никого. Вдали фланировали две дамы с зонтиками в сопровождении хлыщеватого офицера. У самых ворот шаркал метлой бородатый дворник. Неподалеку, на тележке с колесиками, скучал безногий инвалид в пыльной шинели, обрезанной почти что по пояс. Поглядел на Грача с Павлом Романовичем – да и припустил прочь, стуча деревяшками по тротуарной брусчатке.

– Эй! Погоди, герой очаковский! – крикнул Грач.

«Очаковский герой» покорно замер, испуганно таращась из-под раздерганного картуза. Оборванный козырек наискось закрывал пол-лица.

Грач подошел к нему и о чем-то спросил. Самого вопроса Дохтуров не слышал – волнение мешало. В иной раз он бы сам первым подал калеке. Но сейчас все чувства и мысли сосредоточились на предстоящем. Что собирается предпринять Грач? На что надеется?

Неизвестно. И уж совсем непонятно, отчего они заявились только вдвоем. Впрочем, это как раз объяснимо: виной тому запредельная жадность чиновника для поручений. Что, кстати, – признак весьма тревожащий. Скорее всего, сам Павел Романович до сих пор жив только благодаря ошибке Грача. Он полагает, будто панацея в руках у «оппонентов», а те лишь устраняют свидетелей.

В таком случае каковы возможные действия?

Думать особенно нечего: бежать при первой возможности. А далее? Возвращаться к Дорис опасно, особенно в одиночку. Нужно поспешить к Сырцову, забрать кота. Ах, как удачно, что этот Грач не надумал с Сырцовым как следует потолковать. Должно, времени не хватило. А ведь Сырцов вполне мог рассказать про кота, столь дорогого его новому другу. Грача б это непременно насторожило. Он не из тех людей, кто пропускает мелочи.

Чем дальше, тем стремительнее становилось течение мыслей. Да и не только мыслей – окружающее сделалось ярче, отчетливей, однако воспринималось отчего-то по частям, фрагментами.

Вот Грач оставил, наконец, инвалида в покое и возвращается. Вот они вдвоем на крыльце. Грач отчего-то морщится и рассматривает ладонь. Дребезжание звонка где-то в глубине, слишком долгое. Понятно, что не откроют. Может, там и нет никого.