Нашествие арабуру - Михаил Белозеров

Сань-Пао показалось, что Угаи с облегчением вздохнул. Не нравится ему работа, понял Сань-Пао. Однако ничего не поделаешь. И вдруг с озлоблением подумал, научу я его кланяться. Не таких цукасано гэ ломали. Что он о себе возомнил?

— Пустое, — согласился Угаи, сохраняя гордое выражение лица.

— Слышал ли ты что-нибудь о Золотых императорских родословных, в которых записаны все принцы, сыновья принцев и внуки сыновей принцев? Император Кан-Чи считает, что мы нашли не всех и только поэтому не можем окончательно поработить страну. Есть еще в ней силы, о которых мы еще ничего не знаем. Есть!

— Слышал и даже видел! — ответил Угаи.

— Видел?! — поразился Сань-Пао.

— Совершенно случайно, когда их вывозили. Они были намотаны на огромные катушки, а несли их на шестах. Но тогда я не знал, что это такое. Просто подумал, что золото очень темное, должно быть, древнее, как могилы предков. Такое золото я видел только в Ая да у себя на родине.

— А куда повезли, не проследил?

— Куда, не знаю. Но везли их монахи в широких тяжелых рясах с капюшонами. Рясы желтого цвета, подкрашенные маслом клевера. У некоторых под одеждой были доспехи. А вооружены они были собудзукири нанигата[163].

Угаи не рассказал только одного — при каких обстоятельствах он видел перевозку свитков. Два года назад Угаи был пленником. И до того дня тоже был пленником в течение десяти лет. Статус его был настолько высоким, что о нем никто ничего не знал, кроме императора Мангобэй. Император же держал его в золотой клетке у себя в задних комнатах и советовался с ним по всем военным и политическим вопросам. Днем на пленника была надета золотая маска. Мангобэй не хотел, чтобы даже кто-то из преданных слуг узнал в нем иноземца. На самом деле Угаи был родом из далекой северной страны Скании. Смолоду ходил через Нервасунд[164] в Рим и с дружиной, и с купцами. Но ему все было мало. Увиденный мир казался крохотным и понятным. Заморскими диковинами он пресыщался очень быстро. Тогда он задумал почти невыполнимое. Подался в бега. Обучался грамоте у монахов в Генуе. Дослужился до капитана в армии Кастилии. Был кормчим у короля Харальда. Даже женился и наплодил детей, но жажда странствий оказалась сильнее. Бежал на восток. В Миклагарде[165] пристроился к торговому каравану и отправился в горы и пески. Два года ходил по Шелковому пути, на третий решил посмотреть, что там дальше, за морем, и так попал в Нихон. Он неплохо обучался иноземным языкам, давно позабыл свое настоящее имя и отзывался на любое японское, пока не пришли арабуру. Тогда он назвался Угаи и стал служить новым хозяевам. Многое ему в этой стране не нравилось, но бежать из нее он пока не мог. Да и честно говоря, ему было очень интересно, ибо он никогда и нигде не видел хаятори — летающие лодки, или джонки, как называли их в этой стране. Однажды, когда его мучила бессонница, он выглянул в окно и в лунном свете увидал следующую картину: внутренний двор был заполнен не охранной и даже не стражниками, а вооруженными монахами. Они грузили тяжелые предметы цилиндрической формы в возы, запряженные волами. Один из шестов сломался, ноша упала и покатилась по дворцовым плитам. Если бы не желтый свет, блеснувший из-под разорванного шелка, как свеча в ночи, Угаи не обратил бы на это происшествие внимание. Но золото привлекало его всегда, и он увидел большую катушку, на которую было намотано листовое золото. Тогда он только подумал, как глупо перевозить золото в таком виде. А теперь, сопоставив факты, понял, что видел таинственную родословную императоров. Золотая императорская родословная должна была храниться вечно, несмотря на все войны и перевороты в империи. В этом заключалась тайная мудрость правителей страны.

— Монахи! — воскликнул Сань-Пао. — Опять эти монахи!

— Должно быть, они нашли для себя нового императора, — предположил капитан Угаи.

— Тихо! — оборвал его Сань-Пао и испуганно оглянулся, словно ища у стен уши. — Гениально, но невероятно! Никому не говори об этом. Это тайна не для нас с тобой, — и многозначительно замолчал.

— Я понял, сэйса, — наконец сообразил Угаи.

— Ничего ты не понял. Если бы понял, не болтал бы лишнего даже мне, потому как я обязан донести твои слова новому императору.

— Нет, я на самом деле понял, сэйса, — заверил его Угаи.

— Ладно, будем считать, что ты что-то понял.

— Я понял, я все понял, сэйса! — наконец-то испугался Угаи.

— Ну и хорошо. Судя по описанию, монахов, — как ни в чем ни бывало продолжил Сань-Пао, — это тэнгу дзоси. Только они носят темно-желтые рясы. И оружие у них особенное. Но Тодайдзи — Великий Восточный Храм — давно разрушен. Надо провести дознание с заключенными тюрьмы Тайка. Вдруг кто-нибудь из них что-то знает. А?

— Сэйса, осмелюсь ли я сказать?! — вскричал Угаи и добавил свое странное: — Господи, Иисусе!

— Говори! — нахмурился Сань-Пао и подумал: «Чего такого еще знает мой помощник, чего я не знаю?»

— Наш великий император Кан-Чи велел умертвить каждого десятого, и получилось так, что казнили как раз монахов тэнгу дзоси. Я проверял по спискам. Их всего-то было двое, и обоих казнили.

— А-а-а… — только и крякнул с досады Сань-Пао. — Куриное дерьмо!

Видать, сегодня Боги не на нашей стороне, подумал он и хотел выругаться еще заковыристее, но не смог — не след перед подчиненным проявлять гнев. Тогда у него возникло непреодолимое желание выпить сакэ, и он отпустил капитана. Если бы капитан Угаи в это момент оглянулся, он заметил бы на устах Сань-Пао коварную ухмылку. Что она означала, не знал даже сам Сань-Пао. Должно быть, в душе он ненавидел арабуру, и сейчас это чувство не могло не отразиться на его лице.

В свою очередь, Сань-Пао не знал, что черный капитан Угаи слукавил — монахов тэнгу дзоси было трое. Двоих действительно казнили, а третьего еще год назад он самолично отпустил на все четыре стороны под предлогом молодости и болезненности. Почему он это сделал, Угаи и сам не понял, то ли пожалел, то ли, сам, не ведая того, выполнил чужую волю, может быть, даже волю Богов. После этого монаха никто не видел. Надо ли говорить, что тем монахом был Кацири, который стал проводником у хакётсу Бана.

* * *

Абэ-но Сэймэй рисковал. Он понимал, что каждое его появление в городе может быть последним. Но сегодня он рисковал самый последний раз, и другого выхода, как покинуть дом, у него не было. Тем более что по всем приметам день выдался удачным: ни тебе темных туч в воротах демона, ни светлоглазых прохожих, ни сухих пауков по углам, лягушки, как всегда, радостно квакали в саду, даже кукушка прокуковала сорок четыре раза, что считалось очень и очень хорошей приметой. В довершении ко всему, когда Абэ-но Сэймэй выглянул в окно, чтобы удостовериться в своей удаче, он разглядел приметы преходящего мира: сломанную ветром хризантему и первые облетающие листья тополя, как предвестники осени, и душа его возликовала — он все еще способен ощущать мир и понимать его тайные знаки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});