Дело о неприкаянной душе - Сергей Садов

– Эй, полегче! Не я втравил, а мы втравили. Ты тоже в этом участвовала.

– У меня был выбор?!!

– Был. Выбор есть всегда.

– Ты мне тут еще лозунги начни декларировать. – Альена фыркнула, наконец-то отпустив меня. Я старательно разгладил свою рубашку.

– И чего ты взбесилась? – буркнул я.

– Взбесишься тут. Ты просто не видел, что здесь было. Григорию Ивановичу с трудом удалось успокоить мальчика. Он напоил его каким-то отваром, и Алеша уснул. Спит уже часов восемнадцать. Почти сутки. Сейчас, вроде, спокойно, а раньше метался. Между прочим, тебя вспоминал.

– Правда?! – обрадовался я. – И что вспоминал?

Альена покосилась на меня.

– Тебе повторить его слова?

Я на миг задумался.

– Пожалуй, не надо. Я тут трезво подумал и решил, что вовсе не хочу знать, что он говорил обо мне.

– И правильно.

– А что наш художник?

– А что он. Сидит. Как Алеша уснул, так и сидит. Боится даже на миг отойти.

– Железный человек.

– Нет. Просто человек. Самый обычный.

Я согласно кивнул.

– Но все же, ему себя поберечь стоило.

– Возможно. Но не тогда, когда ребенок во сне кричит, что все равно жить не будет. Боже мой, Эзергиль, ты не представляешь, что тут было.

– Э-э, – я поежился. – Альена, не будешь ли ты так любезна не упоминать Его в моем присутствии? В устах ангела это немного неприятно. Кажется, ведь вам тоже нельзя упоминать его всуе?

– Прости. Тут, с этими людьми, чего только не станешь говорить.

Альена обхватила плечи руками и ссутулилась.

– Мне страшно, – вдруг призналась она. – Эзергиль, дело ведь уже давно переросло нашу с тобой школьную практику. Сейчас ведь решается судьба человека.

– И даже не одного, – кивнул я. – Не забывай об отце Алеши. И почему ты думаешь, что мне не страшно?

– А тебе-то чего боятся? Для тебя же лучше, если все тут попадут в ад.

– Угу, – согласно кивнул я. – Конечно, для меня лучше. Проиграю пари, останусь на второй год…

– Эзергиль!!! Ты хоть на минуту можешь перестать думать о себе и подумать об этом несчастном ребенке?!

– Могу. Но кто тогда будет думать о несчастном мне?

– Ты неисправим!

– Естественно.

В этот момент Алеша пошевелился и открыл глаза, прервав наш спор. Альена мигом забыла обо мне и повернулась к мальчику. Прикрыла глаза, потом печально вздохнула.

– Он не успокоился. Вся его боль осталась при нем. Сон не пошел на пользу, как я надеялась.

– Просто его боль слишком велика.

– Что бы ты понимал… черт.

– Конечно, я не прогуливал уроков, в отличие от некоторых… ангелов.

Альена фыркнула, но промолчала.

Алеша, тем временем, медленно привстал и с испугом посмотрел на Григория Ивановича, продолжавшего сидеть рядом с ним. Мальчик сжался и испуганно попятился, с какой-то обреченностью глядя на мужчину.

– Что с тобой, малыш? – удивился художник.

– Вы меня… как это… совращать будете? – обреченно спросил Алеша.

Сказать, что художник был ошарашен подобным заявлением, значит, ничего не сказать. Я вообще был уверен, что выражение «отвисшая до пола челюсть» образное. Сейчас я понял, что это не так. Григорий Иванович несколько раз удивленно моргнул. Потом помотал головой.

– Чего? – переспросил он. – Чего я буду делать?

– Но ведь зачем-то вы привели меня к себе домой? Зачем?

– Хм… – Григорий Иванович помотал головой. – А если я скажу, что просто хотел тебе помочь?

– Врете. Мне никто не хочет помочь. Все только обманывают. – Сказано это было таким уставшим тоном, что можно было подумать, будто слова эти говорит умудренный жизнью старик, а не мальчишка.

Альена испуганно повернулась ко мне.

– Эзергиль, он же теперь никому не верит!

– Значит, поверит, – спокойно отозвался я. – Теперь вся надежда на то, что мы в художнике не ошиблись.

– Он не будет… делать то, что предположил Алеша.

– Я и не думаю, что будет. Главное, чтобы он выслушал мальчика. Выслушал и понял его. А не отмахнулся бы от «глупостей».

Мы с Альеной выжидательно уставились на Григория Ивановича, ожидая его реакции. Альена схватила мою руку, сжав ее словно в тисках. Григорий же Иванович несколько секунд молча разглядывал мальчика, словно размышляя о чем-то.

– Вот что, – наконец заговорил он. – Ты чая хочешь?

– Чая? – Алеша растерянно моргнул.

– Ну да. У меня тут должны были конфеты остаться. Давай-ка, вставай. Хватит дрыхнуть. А я пока воду вскипячу.

Григорий Иванович отправился на кухню и загремел там посудой. Алеша тут же вскочил и поспешно обулся. Обернулся к выходу. Шагнул. Альена рванулась было к нему, но я вовремя ухватил ее за руку.

– Куда?! Он должен сам сделать выбор. Это только его решение. Помнишь, что я говорил про герметичную комнату?

– Но он же уйдет…

– Это будет его решение и только его. Пусть учится думать и действовать самостоятельно. Если не научится сейчас, то он обречен быть игрушкой в руках разных типов.

– Под разными типами ты подразумеваешь и себя? – едко поинтересовалась Альена, но мешать Алеше уйти она больше не пыталась.

– Разумеется.

Алеша тем временем неуверенно подошел к двери и выглянул в сад. Направился было к калитке, но тут увидел мастерскую художника. Замер. Несмело шагнул к застекленной стенке и прилип носом к стеклу.

– Нравится? – Во двор вышел Рогожев с чайником в руке. В другой руке он нес сахарницу. Поставив все это на врытый в землю под навесом стол, он подошел к Алеше. – Что ты отсюда разглядываешь. Заходи и смотри.

– А… а можно?

– Ха, конечно можно. Заходи, заходи.

Алеша несмело вошел внутрь довольно тесноватого помещения. Я обратил внимание на то, что разбитое мной стекло было уже заменено фанерой.

Тут Альена толкнула меня в бок и кивнула в сторону забора. Я обернулся. Там над кустами торчала голова Ксефона и разглядывала двор. Только его тут и не хватало… хотя…

– Давно он тут?

– Часов шесть. Не знаю, чего ходит.

– Хм. Кто же его поймет? Впрочем, могу, конечно, догадаться. Все пытается вынюхать, что нам тут надо.

– Не похоже, что он нас видел.

– Видел, видел. Можешь не сомневаться. Мне гораздо больше интересно, сообщил он отцу Алеши и священнику, что нашел мальчика или нет. Вроде как он пообещал это сделать.

– Вот это да! – донеслось из-за двери импровизированной мастерской. – Красота!

Я заглянул внутрь. Алеша стоял перед огромной картиной, на которой была изображена большая река с плывущим по ней трехпалубным пароходом. Видно было, что картину рисовали с какого-то высокого места – обрыва или утеса. Где-то внизу виднелся пляж, солнечные лучи играли на воде. Вся картина, казалось, лучилась жизнью и радостью. Я эту картину раньше не видел и теперь, пораженный не меньше Алеши, замер. За моим плечом восхищенно сопела Альена.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});