Таинственный след - Кемель Токаев

— Нехорошее это богатство! Ворованное, видать! Добра от него не будет!

— Конечно, иначе откуда у молодой вдовы, одинокой женщины, столько добра! При обыске в ее доме нашли сумку и шаль убитой старухи. И все же ее оставили на свободе. Разгуливает себе среди честных людей и никого не боится. Я прямо поражен был, почему ее не арестовали? А потом присмотрелся и увидел, что ей есть на кого опереться. Майор-то человек прямой и доверчивый, Талгат как-то сумел его убедить и толкнул на ложный путь.

— Какое отношение имеет Талгат к этой женщине?

— Отношение? Это мягко сказано, Сауле. Сначала он добился ее освобождения из-под ареста, помог бежать. При проверке выяснилось, что «отношения» у них существуют давно и знакомы они хорошо. Отношения... Какие могут быть отношения между молодой вдовой и холостым парнем? Она ничего для него не жалела. Талгат катался как сыр в масле и, конечно, имел свою долю.

Глаза Сауле наполнились слезами. Она быстро встала, дрожа.

— Перестаньте, агай! Это ложь!

Кожаш схватил ее за руку:

— Куда ты спешишь, Сауле? Угощайся! — и он попытался усадить ее на место. Официантка принесла лагман. — За это же заплачено! Как же мы уйдем, даже не попробовав?

— Спасибо, я сыта.

Выходя из ресторана, Кожаш взял девушку под руку, склонил голову набок, проникновенно зашептал:

— Сауле, не только тебе, но и всем нам горько и обидно от того, что Талгат оказался нестойким. Его дело разбирала комиссия. Нельзя жалеть человека, так жестоко обманувшего всех. Он же пытался ухаживать за тобой? Все это тоже ложью было.

Сауле шла, ничего не видя перед собой. Лицо ее было мокрым от слез. В местах, освещенных фонарями, она отворачивалась, чтобы не показать Кожашу своего горя. Она молчала, до крови прикусив губы, не в силах произнести ни слова, боясь зарыдать в голос от смертельной боли. Кожаш видел ее состояние, но притворился, что не замечает.

— Никогда не пойму, как это можно унизить, обмануть девушку, грязными руками разрушить ее светлую мечту, не посчитаться с ее гордостью, с ее достоинством?! Я бы такого человека, с камнем вместо сердца, не пожалел, будь он даже моим лучшим другом. Это я тебе точно говорю, Сауле. Обиды нельзя прощать. Ты напиши несколько слов, как он хотел тебя соблазнить, обмануть. Пусть получит, что заслужил. Ты меня поняла? Завтра я буду по делам в управлении, по дороге зайду к тебе. Ты не расстраивайся, напиши и все, а остальное я на себя беру. Не стоит он твоих слез.

Сауле вздрогнула от отвращения, резко выдернула руку:

— Что с тобой, Сауле-джан? — нарочито простодушным тоном спросил Кожаш.

Она молча побежала к своему дому. Кожаш стоял и смотрел ей вслед недобрыми глазами. Потом он завернул за угол и скрылся в темноте.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Сауле разглядывала себя в зеркальце. Собственное лицо пугало ее, осунулось и почернело так, что страшно смотреть. Глаза покраснели, веки набрякли, щеки ввалились. Казалось, что и волосы потускнели, потеряли прежний блеск.

Неожиданно прозвенел звонок вызова, девушка вздрогнула, но взяла себя в руки, открыла тяжелую черную дверь. Войдя в кабинет полковника, она стала в стороне, не подходя близко к столу. Даиров что-то читал, делая пометки, подчеркивая, внося поправки. Перечитывая последние строки, он сказал:

— Ладно, пойдет и так. Перепечатайте! — протянув бумагу Сауле, он внимательно посмотрел на нее. — Вы не заболели? Что-то ваш вид сегодня не нравится. Идите-ка к врачу, дорогая моя!

— Я здорова, товарищ полковник. Просто вчера зачиталась допоздна...

— А-а, ну это бывает. Только очень вредно это, и на работе отражается. Прошу вас, перепечатайте срочно.

Сауле вышла, положила бумагу на свой столик и некоторое время сидела, сложив руки на каретке машинки. Она чувствовала страшную опустошенность, которая мешала приступить к работе. Огромным усилием воли заставила она себя взглянуть на бумагу. «Характеристика... капитан Майлыбаев...» увидела она первые слова. Сауле схватила бумагу, стала жадно читать, потом, воровато оглянувшись, прижала листок к груди. Это не просто характеристика — лекарство для нее.

Она стала быстро печатать. Пальцы легко, словно сами собой, летали по клавишам. В это время явился Байкин.

— Здравствуй, Саулеша! — улыбнулся он дружески, подошел к ней и стал бесцеремонно читать бумагу.

— Вы негодяй! Вы грязный человек! — с презрением сказала девушка.

Кожаш, успевший кое-что прочесть, попятился, и глаза его трусливо забегали. В приемную вошел Кузьменко, он слышал последние слова Сауле.

— Что случилось, Сауле?

Кожаш перешел в наступление:

— Да в своем ли уме эта девчонка? Я просто пошутил, а она все всерьез приняла. Мы же погодки с Талгатом, а она казахских шуток не понимает. Я же не знал!

Сауле уважала Кузьменко. Ей не хотелось при нем поднимать шум, кричать, что-то доказывать, и она промолчала. Взяв перепечатанную характеристику, она вместе с Кузьменко вошла в кабинет.

Подписывая характеристику, Даиров искоса бросил взгляд на Сауле. Глаза ее лучились радостью, щеки порозовели, ни следа не осталось от тех страданий, которые недавно так исказили ее лицо.

— Отправьте немедленно! — сказал он, подписывая на конверте адрес.

— Хорошо, — и Сауле быстро вышла из кабинета.

Байкина в приемной уже не было. Он очень испугался, был уверен, что девушка расскажет все полковнику и тогда добра ему ждать нечего. Ему сейчас очень хотелось найти человека, с которым можно было бы поделиться бедой. Выйдя из управления, он направился прямо в поселок мясокомбината. Сам он никогда не считал Петрушкина виновным, был недоволен, что Кузьменко с Майлыбаевым преследуют калеку, тихого и робкого человека. Он даже не отнесся серьезно к словам Кузьменко: «Не спускать с Петрушкина глаз». Считал это лишним. Он понял это так: Кузьменко, не найдя убийцу Матрены Онуфриевны, стал обвинять Петрушкина, чтобы самому избежать ответственности. Дескать, ошибся, извините, с кем не бывает. Но все же, мол, что-то делал, а не опустил руки. Не плохо было бы натравить Петрушкина на Талгата. С Кузьменко и Талгатом вместе ему, Байкину, не справиться. Но если очернить Талгата, то и Кузьменко не поздоровиться.

Когда Кожаш явился в поселок, Глафира была дома. Она готовила обед для Петрушкина, который собирался на работу и должен был вот-вот зайти. Увидев участкового, она сказала:

— Здравствуй, Кожаш! Что-то ты невесел, никак не дождешься повышения?

— А зачем мне высокий пост? Если бы я этого добивался, то сегодня мог бы получить место. Нет, мне и так хорошо. От добра добра не ищут. Чем выше залетишь, тем ниже падать, — верно? — громко захохотал Кожаш. Но видно было, что ему сейчас не до смеха. — Начальство дало важное поручение. Я и завернул сюда выяснить кое-что.

— Ну говори, что тебе нужно от меня? Говори, не виляй.

— Я же сказал, что выполняю приказ начальства.

— Это майор Кузьменко твой начальник?

— Ну нет. Что я совсем спятил, что ли, чтобы его задания выполнять? Стану я себя утруждать из-за него! Меня пригласил к себе сам начальник управления и попросил выполнить одно важное задание.

— Скажи, если не секрет, что за дело?

— Испугаешься, если узнаешь. Сначала мне самому надо проверить и выяснить. Видит бог, неправильно они действуют.

Петрушкин, выйдя из дома, заметил участкового, беседующего с Глафирой, и повернул назад. Неплотно прикрыв калитку, он стал следить за ними. Слов не было слышно, но по выражению лиц, по жестам он безошибочно определил, что разговор шел о чем-то секретном и важном. Он увидел, сперва Глафира очень удивилась, а потом стала смеяться.

К Петрушкину подошел Савелий.

— Как дела, Савелий? Что-то тебя не видно.

— Ты холостой и я холостой. Моя баба умерла и твоя пропала. У тебя уже молодуха есть, а у меня никого. Справедливо это? Нет! И по этому случаю выпить бы не мешало. Есть у тебя что-нибудь?

— Зайдем в дом, там в бутылке что-то оставалось, кажется.

Савелий радостно потер руки, заторопил Петрушкина, потянул за рукав.

На столе стояла начатая бутылка водки. Савелий налил себе почти полный стакан и торопливо выпил.

— А ты, видать, сомневаешься в Глафире. И не зря, мужики знают вкус сладкого. Что-то к ней милиция липнет, как мухи на мед собираются. Вот и теперь один заявился, — доверительно сказал Савелий, довольный, что так легко досталась ему выпивка. Он решил, что если сыграет на ревности соседа, то, глядишь еще что-нибудь перепадет. Но разговор прервала появившаяся к застолью Глафира. Отозвав Петрушкина, она сказала:

— Идем, Андрюша. Я тебе мяса пожарила. После работы поговори с участковым, у него, кажется, что-то важное.

— А мне-то что за дело до этого? Пусть уходит!

— Мне кажется, что это касается тебя. Я хотела узнать, но он мне не сказал, туману напускает. Хвастуны все такие. Если выпьет, может, что-нибудь и скажет, проговорится. А сейчас не хочет.