Пространство и время - Георгий Викторович Баженов

там, смотрели, — говорит дядя Ваня, хитро улыбаясь, — вроде ты, а вроде не ты…

— Да он, он! Я видел. Рукой так отмахивает: раз только, р-р-раз! Здо-о-орово!..

А по телевизору еще и сейчас показывают демонстрацию. Вот интересно — я от нее уехал, а она меня догнала дома. До чего же в самом деле здорово! Как будто весь мир соединился сейчас и всюду праздник и счастье. Мне кажется, что среди демонстрантов я узнал одну старушку и старичка, которые пели революционную песню. Или вот того, который с машины кричал про прокатный цех, этого я точно узнал, я закричал: «Смотрите, смотрите, это он, я узнал!» — а никто ничего не понимает, только смеются, и мама, и дядя Ваня, и Колька. И вдруг после демонстрации начинают повторять репортаж о военном параде, я прямо впился глазами в экран, потому что… потому что там показывают нас! Вот пропели фанфары, раздается команда, и… я вижу, как наша, наша рота ударила в барабаны и шагнула вперед. Мы идем, нас показывают крупным планом, но себя я не вижу, нет, меня не видно, я маленького роста, я шагаю сзади, а голос диктора гремит над нами: «На площадь вступают суворовцы! Впереди прославленного суворовского училища шагают барабанщики. Созданное в годы Великой Отечественной войны, суворовское военное училище воспитало не одно поколение офицеров и командиров. В традициях училища блестящая военная подготовка, отличная дисциплина и высокая успеваемость. Сейчас на площадь вступили самые маленькие представители суворовского училища. Лучшим из лучших было доверено открывать парад нашего военного округа. Вы видите сосредоточенные, счастливые лица ребят. Сколько труда, любви и энергии затратили барабанщики, прежде чем с такой легкостью, изяществом и военным задором шагать перед нашими глазами. Сейчас вы видите гордость суворовского училища, отличников учебы барабанщиков Виктора Сиянова, Юрия Костина, Владимира Ковальчука, Тимофея Смирнова, Александра Чуносова и Николая Осадчева. Да здравствуют суворовцы, достойное пополнение рядов Советской Армии! На площадь вступают воины… В годы Великой Отечественной войны…»

Когда называют фамилию — Сиянов, теплая волна окатывает меня с головы до ног. В это время мы вдруг слышим мощные, страшные по своей силе, далекие взрывы не на экране, нет… Дядя Ваня первый выглядывает в распахнутое окно, смотрит в небо, мы тоже все смотрим и видим четко и ясно на голубом небе несколько белых облачков.

— А ведь это… — говорит дядя Ваня задумчиво, — это, кажется, боевые. Боевые ракеты…

И только он это сказал, раздался еще один, сильнейший, но очень-очень далекий взрыв — новое облачко взметнулось в небе и тут же, казалось, рассыпалось на мелкие части.

Через пять минут небо было по-прежнему чистое и голубое.

Праздник продолжался, вскоре мы совсем забыли об этих взрывах… и лишь через неделю я узнал, что это были не простые взрывы. Был праздник, всеобщая беззаботность, радость и счастье, а над нашим уральским городом появился самолет-разведчик Пауэрса, и кто-то, кто всегда оставался на боевом посту, нажал по команде на кнопку, и крылатые ракеты взметнулись навстречу врагу.

Я сам видел осколки самолета Пауэрса, нам показывали их в суворовском училище. Жесткие, упругие, серебристого оттенка…

Я сам все видел; я пережил в тот день счастье — вместе с друзьями я шагал по площади 1905 года, и наши барабаны пели нежно и грозно: бей, бара-бан, бей, бара-бан…

ДРУГУ СМОТРИ В ГЛАЗА

1

Маленький автобус с промерзшими стеклами, весь в клубах белого морозного пара, подкатил к конечной остановке, дверцы со скрежетом раскрылись, и я, с чемоданчиком в руках, выпрыгнул на утрамбованный сотнями ног снег. На мне была длинная, черного цвета, как и мой чемодан, суворовская шинель. Поставив чемодан на землю, я поправил на голове шапку, одернул шинель, подтянул ремень, похлопал по лампасам брюк перчаткой, словно отряхивая их от снега, и, подхватив чемоданчик, пошел по дороге вперед.

Я шел и всем своим видом старался показать легкость, радостность своей походки, но давалось это с трудом: чемодан был тяжеловат. Сначала на почтительном, а затем уже совсем близком расстоянии от меня следовала группа поселковых ребятишек. Восхищение мной, которое с неподдельной искренностью светилось в ребячьих глазах, наполняло меня гордостью — не личной, а за всех нас, моих товарищей-суворовцев, и силы от этого удесятерялись во мне. Толпа ребятишек все разрасталась, и это в конце концов измучило меня. Я не мог у всех на виду поставить чемодан на землю и отдохнуть — было стыдно, могут ведь подумать, что не очень силен наш брат, — я лишь изредка перехватывал его в другую руку и шел дальше. Силы мои были на исходе; тогда, прежде чем свернуть в переулок и выйти на родную улицу, я вдруг внезапно остановился, обернулся и начал в упор смотреть на преследователей. Это их очень смутило; не понимая, почему я так твердо и даже как-то рассерженно смотрю на них, они начали потихоньку рассеиваться, расходиться кто куда, пряча почему-то глаза… «Ладно, ладно, — думал я, — ничего…» Я снова зашагал вперед, свернул в проулок и незаметно покосился назад. К ужасу моему, за мной плелся еще один мальчишка, на вид первоклашка, но какое-то взрослое упорство было в его глазах, когда я крикнул ему: «Ну! Чего тебе надо?» Он не испугался, хоть и остановился, и отважно спросил:

— Скажите, вы правда суворовец?

— Конечно, правда. Разве не видишь?

— А-а… — как-то очень неопределенно протянул он, словно бы даже разочаровавшись в чем-то, повернулся и медленно, не показывая вида, что испугался или смутился, пошел прочь.

Наконец-то я вздохнул, когда, выйдя на свою улицу, поставил чемодан на землю, никого теперь не стесняясь, да и никого не видя, — улица наша короткая и малолюдная. Сладко мне было отдыхать, чувствовать немоту, даже ватность в руках… И стоял я так долго, пока не заметил в конце улицы какого-то человека, вышедшего, видно, со двора на улицу подчистить снежок у дома. Я снова поднял свой чемодан; был ясный, не очень морозный, звонкий день; я шел и слушал равномерный, приятный для меня скрип собственных сапог; теперь мне было легко… Я подходил к дому, где жила Саша, уже не слыша поскрипыванья сапог, а чувствуя лишь гулкие удары своего сердца. Я проходил мимо ее дома как проплывал: медленно, плавно, важно, со значением, — но я не знал, видел ли кто-нибудь меня в окно из этого дома, да и вообще видно ли что-нибудь в окно, может, стекло замерзло? Но я хотел, чтобы Саша увидела меня сейчас! Видела ли?

Так и прошел я мимо, не зная…

Мама была на работе —