Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

В частном порядке посол писал в Берлин, что Типпельскирх ос­тавил Москву 3 июля 1939 г., хотя у него «не было к этому никакого желания!!!»[841]. Как следует из его частного письма Шуленбургу, по­сланник заявил на Вильгельмштрассе сотруднику Риббентропа по экономическим вопросам, раздраженному господствовавшими в посольстве взглядами: «Посольство и прежде всего Вы сами сделали все возможное, но мы ведь не можем же затащить Молотова и Мико­яна через Бранденбургские ворота!» В отделе кадров Типпельскирх посетил всех ответственных чиновников, каких только можно было найти, и «высказался в смысле Ваших (то есть посла — И.Ф.) указа­ний против того, чтобы кто-нибудь из нас был бы отсюда переве­ден»[842]. Тем временем Шуленбург был вынужден пребывать в посольстве или, как он выразился, «на месте», не имея даже права предпринять длительную поездку по стране. В те дни в частных по­сланиях этого обычно сдержанного и невозмутимого человека зазву­чали пессимистические нотки, перемежающиеся с сомнением и иронией. Он, в частности, писал: «...порой жизнь мне уже не кажется такой прекрасной! Однако нужно не поддаваться унынию и не вешать голову». И вновь: «Политические дела все еще без изменений. Англо-франко-советские переговоры пока не завершены. Напряженность в международной обстановке сохранится... Но я остаюсь оптимистом и не верю, что из-за Данцига[843] возникнет крупный конфликт. Мои соб­ственные дела обстоят здесь и не хорошо и не плохо. Пожалуй, слиш­ком «поздно»! Ты должна и дальше желать мне успеха». И далее: «"Политические'' известия, которые ты получила, рассмешили ме­ня[844]. Мы еще не дожили до того, чтобы фюрер и Сталин вели пере­говоры о разделе Польши!! И здесь — и не только здесь!! — распространилось известие, будто в Москву с особой миссией приез­жает господин фон Папен... Почти!! Только не господин фон Папен, а папа!»[845]

Усилия Типпельскирха в Берлине посол поддержал в личном пись­ме статс-секретарю, сообщив ему, что «считает... правильным на пути нормализации наших отношений с Советским Союзом пока у госпо­дина Молотова ничего больше не предпринимать. Я полагаю, что лю­бая поспешность только повредила бы... Тем не менее кое-что мы можем и должны делать»[846]. Так как «большие дела» из-за сопротив­ления с той и другой сторон в настоящее время, дескать, невозможны, следовало бы пока ограничиться «малыми». Опыт, мол, показывает, что в международных сношениях хорошую или плохую атмосферу со­здают не договоры и соглашения, а, скорее, манера улаживания по­вседневных дел. Здесь, писал Шуленбург, открывается «для наших замыслов широкое поле деятельности, однако не столько в Москве... сколько у вас в Берлине». Посол предложил за счет изменения тона, немного более приветливого обхождения дать наконец-то советским представителям в Берлине доказательства доброй воли. Любезности и. различные льготы постепенно привели бы к реальному изменению об­щего климата. Начальнику восточноевропейской референтуры Шлипу посол одновременно рекомендовал «доказать русским на мелочах повседневной жизни, что мы хотим улучшения наших отношений», и добавил: «Я был бы Вам благодарен, если бы Вы стали активно дей­ствовать в этой области»[847].

В Москве контакт с Наркоматом иностранных дел установил его итальянский коллега. Шуленбург рекомендовал ему ограничиться под­тверждением немецкой готовности к улучшению отношений. В беседе с Потемкиным 4 июля Россо намекнул на последнюю беседу Шулен­бурга с Молотовым и на немецкое желание нормализации отношений. Как сообщил Россо министру Чиано, Потемкин проявил крайнюю сдержанность. «Хорошие отношения между обеими странами, без со­мнения, явились бы успокаивающей гарантией сохранения мира», — без всякого выражения, но многозначительно сказал он. Отвечая на вопрос Россо о состоянии советских переговоров с западными держава­ми, Потемкин указал на еще имеющиеся нерешенные вопросы; он подчеркнул, сославшись на речь Молотова в Верховном Совете, что Советское правительство подпишет документ только тогда, когда все сформулированные им условия будут выполнены[848].

Шуленбург был удовлетворен результатом такого «прикрытия с фланга» и подчеркнул, что этого пока достаточно[849]. В сообщении ми­нистерству иностранных дел он прокомментировал эту беседу в преуве­личенно позитивном смысле, который выдавал стремление бороться за продолжение начавшихся переговоров. В соответствии с его трактовкой у итальянского посла якобы сложилось «впечатление, что Потемкин рассматривал переговоры оптимистичнее», чем раньше, а в отношении Германии заявил, «что соглашение Советского Союза с Германией яви­лось бы самой действенной гарантией мира»[850]. С той же целью он на­звал очень умеренный советский встречный жест, за который министерство иностранных дел сражалось несколько недель и который касался обмена заключенными, «первым за долгое время существен­ным признаком движения навстречу»[851].

Посланник фон Типпельскирх нашел в Берлине лишь ограничен­ное понимание позиции германского посольства в Москве. Риббентроп «не пожелал его видеть». Специалист по международному праву и ру­ководитель юридического отдела д-р Гауе, с которым он, по-видимому, должен был проконсультироваться по вопросу пакта о ненападении, от­сутствовал. Статс-секретарь фон Вайцзеккер стремился в первую оче­редь получить информацию о ходе переговоров по тройственному пакту. По поводу беседы Шуленбурга с Молотовым он заметил, что, «по его мнению... пока в политической сфере» с немецкой стороны «сделано достаточно... в области же экономической можно было бы, пожалуй, попытаться продвинуться дальше, однако не торопясь и поэтапно». В противоположность Шуленбургу дальнейшее «углубление темы «Бер­линский договор» казалось Вайцзеккеру нежелательным»[852]. Помимо прочего, причиной этого, должно быть, явилась боязнь Вайцзеккера действенного германо-советского соглашения. Переоценивая негатив­ные последствия для Германии пакта СССР с западными державами, он в то же время полагал, что если «вместо западных держав партнером Сталина станет Гитлер», то это приведет к «катастрофическим послед­ствиям»[853]. Помощник статс-секретаря Вёрман в разговоре с Типпельскирхом также сделал «интересное замечание о Берлинском договоре, в связи с чем представляется целесообразным эту тему без инструкций больше не затрагивать. Подробности устно!»[854]. В целом проблема «Со­ветский Союз» по тем впечатлениям, которые сложились у Типпельскирха в Берлине, представлялась «по-прежнему в высшей степени интересной. Однако мнения неустойчивые, неокончательные. Форми­рование политической воли еще не закончено».

В это время решительнее всего на Вильгельмштрассе за переговоры с Россией выступал отдел экономической политики. Шнурре предстал перед Типпельскирхом «в не очень хорошем настроении. Он неодно­кратно подчеркивал, что без положительной реакции со стороны Мо­лотова невозможно продвинуться дальше». Вместе с тем посольству еще с времен переговоров Шуленбурга с Астаховым было известно, что слишком позитивные отчеты Шнурре преследовали определенную цель. Так, Типпельскирх сообщил послу, что Вёрман в разговоре с ним «счел важным, что Советы в лице Астахова проявили инициативу к сближению», и добавил: «Я не возражал, однако указал на опублико­ванное сообщение о негативном заявлении здешнего полпредства, ко­торого он не заметил»[855].

По настоянию своих экономических советников Риббентроп в на­чале июля предложил Гитлеру вновь вернуться к вопросу экономиче­ских переговоров. На 7 июля в рейхсканцелярии было назначено совещание. На нем Гитлер хотел решить, следует ли возобновить пере­говоры на выдвигаемых советской стороной условиях. Готовясь к этому совещанию, Шнурре направил в бюро министра соответствующие ма­териалы и попросил начальника бюро Эриха Кордта позаботиться о том, чтобы указание Гитлера от 30 июня было отменено, а проект статс-секретаря от 28 июня относительно немецкой готовности возобновить экономические переговоры на советских условиях — принят и направ­лен в германское посольство в Москву[856]. Кордт добился, чтобы «дирек­тиву... министр иностранных дел доложил фюреру»[857], и Гитлер проект Вайцзеккера одобрил. Таким образом, «по указанию Гитлера» была принята «предложенная Микояном основа..., хотя она удовлетво­ряла лишь в малой степени. Все детали теперь подробно обсудили спе­циалисты с Риббентропом, который со своей стороны обратился за инструкциями к Гитлеру. Ожидая, что Астахов и Бабарин немедленно передадут в Москву любое высказывание немецкой стороны, специа­листам поручили вставить определенные похвальные отзывы Гитлера о Сталине»[858].