Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

Седьмой немецкий контакт: второй зондаж Шуленбурга у Молотова

Возвращаясь в Советский Союз в конце недели 24 — 25 июня 1939 г. — то был его последний переезд границы в еще мирной Евро­пе,— посол получил первое ощущение грядущих событий. Будучи «единственным пассажиром, который пересек в Бигоссово-советскую границу», он отметил: «Китайская стена вокруг Советского Союза ста­новится все эффективнее»[785]. Пограничное сообщение было сокращено до минимума; движение автотранспорта через границу и вовсе прекра­щено. В глазах Шуленбурга это был еще один пример возросшей совет­ской потребности в повышенной безопасности.[786] И отнесся он к этому с пониманием, ибо в свете увиденного в Берлине дальнейшее политиче­ское развитие казалось ему более чем неопределенным. «Что произой­дет в политической области, — писал Шуленбург, — пока предвидеть невозможно»[787]. Осознание грозящих опасностей усилилось и в Моск­ве. Война, начавшаяся 11 мая с незначительного, как казалось, выступ­ления маньчжурских войск против монгольских пограничных укреплений и последующих боев на суше, между тем охватила и другие рода войск подобно тому, как это ранее произошло в гражданской войне в Испании, где опробовались различные боевые варианты на тот слу­чай, когда дело примет действительно серьезный оборот. Конфликт вы­лился в позиционные сражения и тяжелейшую за всю историю воздушную войну. Прежде всего военная авиация Японии испытала свои наступательные качества и тем самым как бы подтвердила, что в будущей войне Япония собирается завладеть значительными азиат­скими территориями России[788]. Нарком обороны маршал Ворошилов, направив 1 июня на японо-монгольскую границу генерала Г.К.Жуко­ва, показал, что хорошо понимает всю серьезность этой эскалации[789]. В то время как Красной Армии приходилось с запозданием и величайшим напряжением сил учиться решать на Дальнем Востоке огромные транс­портные и снабженческие проблемы и при сравнительно высоких поте­рях в живой силе и технике усваивать новые методы ведения боевых действий, выходившие почти ежедневно сообщения ТАСС об этих со­бытиях[790] также свидетельствовали об отсутствии эффективной подго­товки и готовности к военным конфликтам подобного рода.

Ввиду все более серьезных военных осложнений на востоке еще больший вес приобретал тот факт, что переговоры с Англией и Фран­цией в конце июня снова зашли в тупик. Надежды, возникшие было, после направления английского специального посланника Стрэнга[791] быстро исчезли из-за того, что, как считала советская сторона, Англия, проявляя нерешительность, затягивала переговоры, но особенно в свя­зи с представленным 21 июня англо-французским проектом догово­ра[792]. Уже на следующий день, 22 июня, Молотов отклонил его от имени Советского правительства как неприемлемое «повторение ста­рых предложений Англии и Франции»[793]. В тот же день английский специальный посланник выехал в Лондон для консультаций. Повисло в воздухе и требование об обоюдных гарантиях Прибалтийским стра­нам — Эстонии, Латвии и Финляндии, — которое нарком иностранных дел Молотов публично выдвинул в речи 31 мая и которое советская пресса между тем подтвердила[794], а Советское правительство еще раз во всех деталях изложило послам Сидсу и Наджиару в памятной запи­ске[795] от 16 июня. Необходимость срочного решения данного вопроса, с советской точки зрения, доказывал визит начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера в Эстонию и Фин­ляндию (26 — 29 июня)[796].

Вероятно, имелось специальное указание, которое побудило Шу­ленбурга просить наркома иностранных дел о встрече лишь через три дня после своего возвращения, то есть 28 июня. До тех пор Советскому правительству предоставлялась возможность сделать необходимые вы­воды из инспекционной поездки Гальдера. Дипломатическое предло­жение должно было последовать при зримо возросшем военном давлении в регионе Балтийского моря. Молотов принял посла через три часа после получения его просьбы. Согласно записи Молотова[797], Шу­ленбург, ссылаясь на предшествовавшую беседу Молотова и Астахова, напомнил о высказывании, касавшемся создания «политической ба­зы», и затем, по просьбе Молотова развивая свою мысль, сказал, что «германское правительство желаем не только нормализации, но и улуч­шения своих отношений с СССР. Он добавил далее, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитле­ра». Однако в немецких документах сведений об одобрении Гитлера нет, и обе записи Шуленбурга этой беседы не содержат ничего подобно­го[798]. Никаких данных на этот счет не имеется и в отчетах итальянского посла и поверенного в делах США[799].

В доказательство изменившегося отношения Германии к Советско­му Союзу Шуленбург привел пакты о ненападении с Эстонией и Лит­вой. Он дал понять, что признает «деликатный характер» вопроса Прибалтийских государств и заинтересованность в нем Советского Со­юза, но вместе с тем считает, что подписание упомянутых договоров не является шагом «неприятным для СССР». В этой связи Шуленбург за­верил Молотова, «что ни у кого в Германии нет, так сказать, наполеоновских планов в отношении СССР». Молотов, по его словам, воздержался от какой бы то ни было полемики, но выразил сомнение в постоянстве германских намерений и напомнил о расторжении германо-польского пакта о ненападении. Касаясь немецких планов относи­тельно СССР, Молотов заметил, «что нельзя никому запретить мечтать, что, должно быть, и в Германии есть люди, склонные к мечта­ниям». Более прямо, чем в предыдущие беседы, Шуленбург, согласно его записи, спросил о том, что нарком имел в виду, когда говорил о «со­здании политической базы для возобновления экономических переговоров». На это Молотов, как видно из обеих записей, ответил классической советской формулировкой о стремлении к улучшению отношений со всеми государствами и, следовательно, — на условиях взаимности — к нормализации отношений с Германией. Если Шулен­бург в самом деле говорил с санкции Гитлера, то ответ Молотова («Не вина Советского правительства, что эти отношения стали плохими») был похож на выпад. Как записано в справке Шуленбурга, в таком же принципиальном тоне Молотов затем спросил, «что за последнее время в отношениях между Германией и Советским Союзом» действительно «изменилось» и как себе посол представляет «дальнейшее развитие со­бытий». В записях Молотова указано: «На мой вопрос, как посол пред­ставляет себе возможности улучшения отношений... Шуленбург ответил, что надо пользоваться каждой возможностью, чтобы устра­нить затруднения на пути улучшения отношений». Это был неудовлет­ворительный ответ, отражавший ограниченность его инструкций. Молотов заметил с сарказмом и разочарованием: «Если посол и теперь, после поездки в Берлин, ничего другого не предлагает, то, очевидно... он считает, что в советско-германских отношениях все обстоит благо­получно и посол — большой оптимист». Официальная попытка сближе­ния зашла в тупик. В этой ситуации посол проявил инициативу. «Искусно вставленное замечание о том, что русско-германский договор 1926 г. все «еще в силе», — записал Шуленбург, — пробудил интерес Молотова»[800]. По словам Молотова: «Здесь Шуленбург напомнил, что СССР и Германия связаны берлинским договором о нейтралитете, за­ключенным в 1926 г., который был продлен Гитлером в 1933 г. Я ирони­чески заметил, что хорошо, что Шуленбург помнит о существовании этого договора, и спросил, не находит ли посол, что заключенные Гер­манией в последние годы договора, например «антикоминтерновский пакт» и военно-политический союз с Италией, находятся в противоре­чии с германо-советским договором 1926 г. Шуленбург стал уверять, что не следует возвращаться к прошлому».

В этих словах наряду с фактом санкционирования контактов Гит­лером заключался для Советского правительства важнейший резуль­тат беседы[801]. Заявление Шуленбурга от 28 июня, как подчеркивал позднее Майский[802], шло «по линии советских желаний и означало благоприятный для нас сдвиг в германской политике». Вместе с тем, по всей вероятности, разъяснения Шуленбурга оказались ниже советских ожиданий. По целому ряду причин Советское правительство должно было ожидать к этому времени предложения пакта о ненападении с га­рантиями для Прибалтийских стран, о чем мечтал и Шуленбург[803].

В докладе американского поверенного в делах, который основывал­ся на информации Херварта, имелась, кроме того, следующая харак­терная фраза: «Прежде чем уйти, посол спросил, прав ли он, полагая, что Советский Союз желает нормальных отношений со всеми страна­ми, не ущемляющих советских интересов, и относится ли это также и к Германии. Молотов ответил положительно». То был образцовый при­мер умения пристрастного дипломата заполучить высказывания, нуж­ные для отчета, нацеленного на продолжение процесса сближения!