Портрет кудесника в юности - Евгений Лукин

— А мой-то влазень совсем остервенел! — Внутренняя улыбка не к месту придала фразе мечтательную задумчивость. — Как его Леночка терпит — ума не приложу…

Влазнем Калерия Леонтьевна именовала своего зятя Иннокентия, которого шибко не любила и всё пыталась развести с дочерью.

— Так и не отсохла? — рассеянно спросил Глеб, проглядывая адреса.

— Ой, знаете… Вроде всё делала, как вы говорили: ущербной луны дождалась, на соль нашептала… «Чёрт с чертищей сидят на пепелище…» В солонку им подсыпала, остаток по углам разбросала. Сначала вроде помогло, а потом опять помирились! Крепко, видать, присушил…

— Вряд ли, — равнодушно отозвался ученик колдуна, хорошо зная манеру соседки срывать консультацию на халяву. — Отката не было?

— Чего-чего не было?

— Отката, — повторил Глеб. — Ну, когда порчу снимают, она обычно возвращается на того, кто её навёл…

— Н-нет… Не было…

— Значит, просто не подействовало. Они у вас не атеисты оба?

— Что вы!..

— Тогда не знаю…

Калерия Леонтьевна пригорюнилась. В сочетании с внутренней улыбкой выглядело это жутковато.

* * *

— Чует моё сердце, Калерия сегодня припрётся, — хмуро известил Глеб, бросая корреспонденцию на стол.

— А я тут при чём? — лукаво молвил старый колдун Ефрем Нехорошев. — Кто у нас по женскому полу спец?

— Да я так, к слову… — Портнягин взглянул в окно. Зима. Утоптанную дорогу пересекал чёрный котяра с заснеженной спиной, давний соперник серо-белого Калиостро. Он явно собирался перейти двор, но не знал, как. Кругом сугробы. Остановился в растерянности. Делать нечего — побежал где положено, по прокопанной тропинке, подергивая от омерзения кончиком хвоста. — Ну, допустим, отсушу я Ленку от Кешки! — с недоумением прикинул Глеб. — А вдруг у них любовь? Оно мне надо — карму отягощать!

— Кару, а не карму, — брюзгливо поправил Ефрем. — Что ж вы все так родной язык-то не любите? Это по-ихнему возмездие — карма. А по-нашему — кара.

— Да мне что в лоб, что по лбу!

Колдун с любопытством взглянул на широкую, слегка ссутулившуюся спину ученика.

— А знаешь что? — сказал он. — Мы ей того… подслушку, а?

Спина распрямилась.

— Точно! — оборачиваясь, выговорил Глеб. Глаза его ожили, повеселели.

Как выяснилось, сердце чуяло недаром. Буквально через пару минут тихонько застонала, завыла приоткрываемая с опаской входная дверь, и голосок Калерии Леонтьевны осведомился деликатно:

— Ой, можно к вам?

— Отчего ж нельзя? — ворчливо отозвался колдун. — К нам завсегда можно…

Вошла, осветив комнатёнку внутренней улыбкой. Спящий на мониторе Калиостро встрепенулся, уставился — и нервно выстриг зубами воображаемую блоху. Затем нахмурил мурло и, подчёркнуто громко спрыгнув на пол, покинул помещение. Предпочёл пойти потолковать с чёрным супостатом во дворе.

— А мы тут про тебя, Леонтьевна, балакали… — Опередив на мгновение Глеба, наставник неожиданно взял беседу на себя. Оба, и колдун, и ученик, хорошо знали, что, если Калерия откроет рот первой, то остановить её потом будет сложно. Всю жизнь перескажет. — Значит, соль на маяту ты наговаривала?

— Наговаривала…

— А землю на рассору?

— И землю…

— Иголку в косяк втыкала?

— Втыкала…

— И не берёт?

— Не берёт…

Старый колдун удручённо покачал редеющими патлами, затем вздёрнул бровь и вопросительно посмотрел на Глеба.

— Подешевле старался, чтоб в расход не вводить… — помявшись, объяснил тот. — Не подслушку же соседке предлагать! Штука дорогая. Полгода настаивалась…

— Под… чего?.. — Калерия мигом навострила уши.

— Да это, видишь, такое зелье, — вынужден был растолковать кудесник. — В чай плеснёшь или ещё куда… Во-от… И кто выпьет — тот услышит, что о нём думают. Только, ты учти, лить надо чуть-чуть, капель двадцать, а то оглушит. Действует, правда, недолго — до десяти досчитать не успеешь… И следующую порцию — только через сутки, не раньше! Средство сильное…

— Ой, а зачем это мне?..

— Да не тебе… — Колдун поморщился. — Дочери плеснёшь. Как услышит мужнины мысли, сразу на развод подаст…

— Ой, так откуда ж я знаю, какие у него мысли? А вдруг…

— Леонтьевна! — изумлённо отшатнувшись, вскричал Ефрем. — Побойся Бога! Ты нам что о своём зяте рассказывала?..

— Ой… — Калерия вконец растерялась.

— Врала, что ли?..

Внутренняя улыбка увяла.

— Ну, так прямо и скажи: врала!..

— А-а… — Внезапно Калерию накрыло озарение. — А самой сначала попробовать можно?

— Глеб! — позвал колдун. — Отмерь ей в пузырёк двадцать капель… Или даже двадцать пять. Вернее будет… — Он снова повернулся к соседке. — Выпьешь с чаем, послушаешь, что он там о твой дочке думает… Ну, а тогда уж сама решай: приходить тебе за добавкой, не приходить…

— А за пробу платят?

— Нет, — терпеливо сказал Ефрем. — За пробу не платят. Бери пузырёк и беги, пока я добрый…

— Ловко ты, — уважительно заметил Глеб, когда Калерия Леонтьевна, припрятывая на ходу бесплатную скляницу, торопливо исчезла за дверью.

Колдун самодовольно огладил реденькую бородёнку.

«Ма-ау-у…» — презрительно-зловеще взвыло под окном. Серо-белый Калиостро во всеуслышание обвинял черного недруга в умственной неполноценности.

* * *

К вечеру, как и следовало ожидать, грянула оттепель. Для настоящей баклужинской зимы сроки ещё не приспели. За открытой форточкой рушилась капель. Колдун и его ученик сидели по разные стороны стола и предавались чтению на сон грядущий.

Глеб Портнягин угрюмо вникал в потрёпанную чёрную книгу времён самиздата и понимал помаленьку, каким образом завелась в учителе эта пагубная тяга к спиртному. «Кориандровая, — читал он древние наставления, — действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, расслабляет душу…» Глеб насупился и украдкой взглянул на Ефрема. При матовом уютном свете маленькой, но яркой шаровой молнии, неподвижно зависшей над столешницей, морщинистое лицо наставника казалось благостным и умиротворённым. Старый колдун неспешно листал уникальное издание Библии, снабжённое не только перекрёстными ссылками, но ещё и смайликами, поскольку поди пойми, когда Он говорит всерьёз, а когда иронизирует.

Примерно к десяти часам, разрушив своим появлением гармонию бытия, опять ворвалась Калерия. Пришлось включить верхний свет, а шаровую молнию временно выгнать в форточку.

— Ой! — выдохнула соседка. — Беру! Сколько эта ваша подслушка стоит?

Глазёнки её продолжали выпрыгивать от восторга, даже когда ей назвали цену.

— Нормально сработало? — поинтересовался Глеб, пересчитывая купюры, вырученные за пятьдесят капель зелья.

— Ещё как нормально! — ликовала Калерия. — Он такое о ней подумал… Такое подумал… Ну, сама завтра услышит! Всё услышит!..

— Так что подумал-то? — вмешался Ефрем.

Калерия набрала полную грудную клетку воздуха и выпалила победно:

— Подумал: «Такая же сука, как мамаша!»

— Ай-яй-яй-яй… — посочувствовал старый колдун. — Надо же!.. Только, слышь, Леонтьевна! Когда завтра зелье подольёшь, сама там с ними не торчи. На рынок, что ли, сходи… А то ведь Ленка и твои мысли услышит. Нехорошо получится…

* * *

На следующее утро, завершая дезактивацию лестничной клетки, Глеб обнаружил, что пролётом ниже стоит и ждёт окончания священнодействия дочь Калерии Леонтьевны Леночка. Её гладкое, несколько акулье личико показалось ему сегодня малость растерянным.

— Привет, — неуверенно сказала она. — А я к вам…

Когда к колдуну обращаются с просьбой или хотя бы просто с вопросом, сразу он ни за что не ответит. Похмурится, почванится по обыкновению, а потом уж, если повезёт, словцо обронит. Все прекрасно понимают, что так положено, — и никто не обижается. Говорливость (и то брюзгливую) могут позволить себе лишь корифеи уровня Ефрема Нехорошева.

Портнягин сдвинул брови и принялся тщательно расправлять тряпку у порога. Доведя её до геометрической правильности, встал, осмотрел критически и только потом искоса взглянул на Леночку.

— Заходи, — глухо велел он.

Пропустил гостью в квартиру, прикрыл дверь.

— Здравствуйте, дядя Ефрем, — оробело приветствовала гостья старого кудесника, что тоже выглядело немного странно, поскольку обычно дочь Калерии Леонтьевны робостью не отличалась.

— Здравствуй, Леночка, здравствуй… — откликнулся тот. — А мать на рынок пошла?

— На рынок… — Помолчала, решаясь. Потом вскинула глаза — и призналась испуганно: — Дядя Ефрем! Кажется, я ведьма…

— А что такое?

— Пьём сейчас чай — и вдруг слышу Кешины мысли!

— Вона как… И что ж он подумал?

Бледные щёки молодой акулки потеплели.