Верхний мир - Феми Фадугба

себя сейчас еще меньше, еще немее, чем у Тони в гостиной, когда все мои мечты разлетелись вдребезги.

– Я подумала, если вы просто вернетесь назад…

– Так в том-то и проблема! – заорал он. – Я не могу вернуться назад!!! Потому что не знаю как!

Как будто целая гора у тебя на глазах взорвалась и начала рушиться…

– Я с той самой ночи не был в Верхнем мире! Я даже толком не помню, что тогда произошло.

БУМ, БУМ, БУМ…

…донеслось от входной двери.

Двенадцать ударов. Выхода нет.

– Все. Кончено, – сказал доктор Эссо.

Градины так молотили в окно, что в голове мелькнула мысль: интересно, а стекло они могут разбить?

– За черным ходом есть лестница, – продолжал он. – Вам нужно убраться отсюда, пока они не ворвались в квартиру.

Я и глазом моргнуть не успела, как Оливия уже сграбастала мою руку и потащила в коридор и дальше, к черной двери. Но сумку доктора Эссона на полу у стены я заметить успела. И вырваться из захвата сестры, кинуться к ней, выхватить ту потрепанную тетрадь – тоже.

Я мчалась в метре позади Оливии, на ходу со скоростью молнии листая страницы – то вперед, то назад… – когда не успевала впитать мелькавшие перед глазами строчки.

Пещера… пленники в цепях… Верхний мир…

Следующая страница.

Язык влияет на то, что мы видим…

Дальше.

И все же способность к хроностезии (умственному путешествию по времени) никуда не делась…

Господи, только бы это было оно, взмолилась я про себя.

…ее только выключили из розетки. Спрятали в расселине сознания, называемой ОКНОМ.

Доктор Эссо ведь что-то такое бормотал про окно в ночь признаний… – сказал, это та часть разума, через которую открывается доступ к Верхнему миру. Может, этого мы и искали… Того, что приведет нас обратно, к маме. Но если да, как так вышло, что он до сих пор сам до всего не додумался? Эту тетрадь он годами носил с собой… что же такого он в ней упускал, что только я могла теперь ему открыть?

– Полиция! – в дальнем конце коридора снова раздался грохот. – Откройте!

Оливия плечом высадила заднюю дверь; показалась узкая лестница пожарного выхода.

Я еще раз пробежала глазами страницу, ища последний ключ… что-то практическое.

И еще раз пробежала. И еще.

Ничего не щелкало.

– Мы сделали все, что могли, – крикнула Оливия, перекрывая канонаду града. – Сматываемся! Сейчас же!

Позади нее целая сеть молний разлетелась по густо-фиолетовому небу, как будто там, в каком-нибудь электромагнитном царстве, сейчас шла война.

Я в последний раз оглянулась на дверь, что вела в гостиную, к доктору Эссо.

Мне больше нечего было ему дать в оставшиеся мизерные секунды. Совсем нечего.

Если только…

– Нет, – я опять вырвалась от Оливии. – Это так не закончится! Думаю, оно так начнется!

– Риа, не смей…

Я ринулась назад и влетела в гостиную. Доктор Эссо стоял посреди комнаты. Я наскочила на него сзади и обхватила руками в отчаянном, безнадежном объятии.

– Знаю, – едва смог выговорить он. – Прости меня.

Мир смыкался вокруг, как пещера.

Пусть.

– Я знаю, вы не хотите говорить о том, что случилось в ту ночь с моими родителями. Знаю, что вините себя. – Глотать слезы я не стала, и они текли вовсю. – Я сама какое-то время винила во всем вас. – Мой лоб уткнулся ему в плечо, пока я искала слова. – Но я вас прощаю. И моя мама – если она была хотя бы наполовину такой, как вы рассказывали, – она бы вас тоже простила. Она хотела бы, чтобы я вам сказала: это не ваша вина. Вы не виноваты. Вы сделали, что могли. Она хотела бы, чтобы вы знали: где-то есть будущее, ради которого стоит жить. Ради которого стоит драться.

– Я пытаюсь, – слабо проговорил он. – Но не знаю как…

– А что, если знаете? – возразила я. – Что, если в самой глубине души знали всегда? Что, если вы никогда не забывали ту ночь, а просто отвернулись от нее? Иногда нужно посмотреть назад, прежде чем шагнуть вперед. Обернитесь назад, Эссо! Посмотрите в свое ОКНО!

– Риа… я помню наизусть каждое слово из этой тетради. Это ничего не изменит.

– Да, но вся разница в том, знаете вы это здесь, у себя в голове, – я отстранилась и положила ладонь ему на грудь, – или чувствуете вот здесь.

Слова нашлись, распрямились, встали в полный рост.

– Когда вы искренне во что-то верите, оно идет от сердца, проникает в кровь. Делает даже невероятное… реальным.

Стоило мне договорить, как окно с треском сорвалось с петель и отправилось в полет. Я вовремя пригнулась и в ужасе уставилась на оставшуюся в стене прямоугольную дыру. Какого че…

Буря ворвалась в комнату, сбросила приемник с подлокотника кресла. Следующий порыв подхватил из лотка сосиски, к ним в компанию папку с писчей бумагой и в бешеном танце закружил все это у нас над головой.

– Оно всегда было там, – едва слышно прошептал доктор Эссо; голос его дрожал. – Мой разум просто выбрал все забыть. У него тогда другого выхода не было.

Я машинально посмотрела на его ноги: лодыжки ходили ходуном. Потом подняла глаза: безбожный вихрь предметов под потолком нагло отрицал всякую гравитацию.

И это делал он, доктор Эссо.

– Я больше не боюсь, – широко раскрытыми глазами он глядел вверх, декламируя по памяти те самые слова, которые я только что прочла в тетради. – ОКНО – это воспоминание о прошлом или о будущем. Неповторимое для каждой личности и подчас такое суровое или болезненное, что разум заставляет нас его забыть.

Когда он снова открыл рот, ниточки слюны, соединявшие губы, лопнули одна за другой, как прутья тюремной решетки.

– Через ОКНО мы видим Верхний мир, – он повернулся лицом ко мне. – Но «почему» и «как» мы это делаем – ответ на эти вопросы всегда был в тебе.

Я отступила на шаг. Его глаза сделались еще больше – он словно смотрел сквозь меня, сквозь все на свете, в какой-то другой мир…

– Град, – сказал он. – Молнии. Пули.

Никогда еще я не видела столько боли у него на лице. И чтобы он плакал – никогда не видела.

Трещина расколола стену, открыв искрящие медные провода. Розетки в стенах пронзительно зажужжали, и радио, до которого никто не дотрагивался, вдруг само собой включилось и принялось листать станции.

– Надья рядом, – добавил доктор Эссо. – Девонти мертв.

Это был первый раз, когда я услышала имена обоих родителей в одной фразе, – почти связанные между собой, почти возможные.

– Мы все сейчас умрем.

Все, что я видела, было невозможно. Но невозможное сейчас было просто словом – вопрос угла зрения; игра относительности.

– Риа тебе скажет, – произнес он, цитируя мамино предсказание. – Вот ты и сказала.

Он поднял руки вверх; футболка задралась, показав живот, перечерченный длинными толстыми шрамами.

Вихрь теперь кружил быстрее; в комнате бушевал ураган жара и статического электричества. Сзади что-то кричала Оливия, пыталась оттащить меня… в двери ломилась полиция. Но