Вторжение - Флетчер Нибел

Теперь телефонные звонки, телеграммы, сообщения по телеграфу и через принтеры хлынули в ситуационную комнату, как обильный дождь на иссохшую землю. Подавляющее большинство стран высказывали поддержку Президенту Рэндаллу. Единственным исключением, которое, впрочем, можно было предсказать, был голос Пекина. Правительство коммунистического Китая поддерживало стремление чёрных американцев начать революцию, ни словом не обмолвившись о детях. Премьер Кубы был уклончив. Он завершил своё четырёхчасовое телеобращение к народу загадочным сочетанием — обеспечить безопасность детей и в то же время сокрушить расистский империализм янки. Дома коалиция лидеров чёрных общин США выступила с обращением к Ч. Ф., требуя немедленно освободить детей. По Гарлему прошла демонстрация более пятиста чёрных матерей под самодельными лозунгами с трудносочетаемыми призывами: освободить детей и удовлетворить все требования Ч. Ф., какие бы они ни были. Но этот марш пикетировали несколько чёрных мужчин, вздымавших свои лозунги. На одном из них было написано: «Будь прокляты эти дети. Они вырастут такими же расистами, как и их родители».

Казалось, словно какой-то всемирный компьютер и дома и за границей ежеминутно собирал, перерабатывал и выдавал мнение мировой общественности.

По мере того, как оно выражалось всё отчётливее, среди стратегов на командном пункте нарастало радостное возбуждение, постепенно меняя оценку ситуации. Три решительных сторонника твёрдой линии — немедленно бросить в атаку парашютистов — начали прикидывать, не предпочтительнее ли воздержаться от военного решения. Ли, Эдельштейн и генерал Хильдебранд не могли не прийти к выводу, что политика Президента Рэндалла с самого начала была наиболее мудрой. Не подлежало сомнению, что мир целиком и полностью поддержал её. Пусть даже понятие «сдержанность» часто равносильно политике ничегонеделания, бывают времена, признал Эдельштейн, склонив свою монументальную голову, когда, ничего не делая, можно достичь многого, ибо позиции противной стороны ухудшаются сами собой.

К четырём утра выпустил заявление Ватикан. Оно было продиктовано лично папой. Его Святейшество обратился к лидерам Ч. Ф. с требованием немедленно освободить детей. Дети любого цвета кожи ни в коем случае не должны быть пешками в той сложнейшей расовой проблеме, которая, к сожалению, разделила мир. Папа, как и ожидалось, завершил своё послание словами Иисуса Христа, в которых Господь брал под свою защиту всех страдающих детей.

Эд Ли, который последние десять минут был занят разговором с Фредериком Хохвальдом, банкиром из Женевы, положил трубку и повернулся, не в силах скрыть изумлённого выражения лица.

— Так что слышно от нашего швейцарского Шейлока? — спросил Рэндалл.

— Честно говоря, мне трудно в это поверить, — сказал Ли. — Хохвальд опросил ведущих банкиров по всей Европе.

Они единодушно высказались в том смысле, что пока у нас сложное положение, о нападении на доллар не может быть и речи.

— Отличные новости, — сказал Рэндалл. — Но почему?

— Дети.

— Опять?

— Эти удивительные дети, да благослови их Бог. — Несмотря на свою радость, Ли всё же испытывал раздражение, что такой неучитываемый фактор вторгся в мир высоких финансов. — Хохвальд рассказал, что все банкиры советовались со своими специалистами по общественным отношениям и эти головастые ребята в голос сказали: наилучший способ для банка замарать свой облик — это отказаться поддержать доллар, когда американские дети в опасности. И как бы кое-кто из них ни ломался, тут им всем пришлось действовать заодно.

— Слава Богу, — сказал Эдельштейн. — Нас спасают дети.

— Нет, — возразил Ворхи. — Толковые ребята по всему миру, которые разбираются в общественных отношениях. Дайте мне человека из системы О. О. — и покажу вам доподлинного Диккенса, который мечтает создать Крошку Тима. Так что не будем сбрасывать их со счетов.

В помещении стоял гул возбуждённых голосов. Все говорили разом. Эдельштейн хлопал Ворхи по спине. Рэндалл внезапно вспомнил о своей дочери Кэти, и её замысел снова стал наполняться жизнью. Осборн рассказывал Ли политические анекдоты, которые были в ходу среди чёрных, и секретарь Казначейства, обычно самый мрачный член кабинета, от души хохотал.

Радостное настроение владело всеми — кроме генерала Хильдебранда. Обмякнув в кресле, он смотрел на огромную настенную карту, усеянную паутиной ярких ленточек. Рэндалл положил руку на плечо генерала, коснувшись четырёх серебряных звёздочек.

— Что вас беспокоит, Уолтер?

— Я просто думаю, — тихо ответил Хильдебранд. — Я предполагал, что командую самолётами, танками, подводными лодками, машинами и пушками общей стоимостью не менее полумиллиарда долларов. И вдруг выяснилось, что они ровно ничего не стоят по сравнению с девятнадцатью детишками. Сколько же на самом деле они стоят, эти девятнадцать ребят?.. — Он посмотрел на Рэндалла, и тот в первый раз увидел в его взгляде растерянность.

— Может, и странно, — сказал Рэндалл, — но хорошо, что так.

— В самом деле? — спросил генерал и тяжело вздохнул, не в силах скрыть свой возраст. — Честно говоря, я ничего не понимаю. — Он покачал головой. — Эти дети. Эти дети, чёрт бы их побрал…

Лишь через три часа Президент вернулся к текстам, которые надо переправить в дома Тигерту и Диттмару. Он подозвал к себе Джоя Ворхи и они уселись над бумагой. Посмотрев на них, Ли покачал головой.

— Вы всё ещё считаете, что удастся обменять эти дома на места в совете директоров «Эмпайр» и в профсоюзе? — спросил он.

— Конечно, — ответил Рэндалл. — Я дал слово мисс Джонс.

— Я думаю, что это ошибка, мистер Президент, — возразил Ли. — Всё изменилось. Теперь мы можем выиграть и без всяких соглашений, не говоря уж о том, что у нас под рукой войска. Я убеждён в этом до мозга костей. Теперь у нас есть возможность жёстко стоять на своём.

— Вы изменили позицию, Эд, — сказал Рэндалл. — Пару часов назад вы прямо сгорали от желания двинуть в бой войска.

— Не спорю, — сказал Ли, — но теперь вы обрели поддержку всего мира. Премьер-министров Африки, наших чёрных лидеров, самого папы. Вы были правы с самого начала. И теперь вам остаётся только подождать. Эти дома сами упадут нам в руки.

Осборн прислушался к диалогу и на его высоком чёрном лбу пролегли глубокие морщины.

— Что вы об этом думаете, Хал? — спросил Рэндалл.

— Я не согласен с Эдом, — сказал он. — Вы не можете нарушить слово, данное мисс Джонс. И более того, вы не должны забывать, с какой силой Дан Смит может обратиться к чёрным гетто. Если он отдаст приказ захватить тысячу домов, вы столкнётесь с настоящей революцией прежде, чем мисс Джонс и даже Николет смогут остановить её. Мы ещё не вышли из леса, с папой или без папы. Поверьте мне.

Эдельштейн, который во время этого разговора сидел у телефона на другом конце стола, вмешался в дискуссию:[2]

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Чили Амброс ткнул ножку столика из тикового дерева, на котором стоял телевизор. Цветное изображение дёрнулось, по лицу на экране прошла судорога, но тут же всё вернулось к нормальному состоянию. Звук остался таким же ровным и густым, сопровождая величественный облик папы, царящего на экране.

— Отпустите детей, — передразнил Чили его акцент. — Ага, как же. Отпустим, когда выберут чёрного папу.

Он повернулся к молодому человеку, который вытянулся в кресле с ярко-жёлтой обивкой.

— Верно, Джексон?

— Чили, не пудри себе мозги. — Джексон Дилл смотрел на своего собеседника, как врач на пациента с недвусмысленными симптомами заболевания. Дилл почти лежал в кресле, широко раскинув длинные ноги. Как и у Амброса, за поясом у него был пистолет. Курчавая поросль на лице не могла скрыть выражение усталой циничности. — На тот случай, если ты ещё не понял, сообщаю, что мы проиграли, парень.

— Чёрта с два.

Дилл мог только удивиться, услышав столь решительное возражение от человека в крайней степени усталости. Он знал, что Амброс не спал, самое малое, больше сорока часов.

— Чили, да сними ты шоры с глаз. Ты как надвинул их утром, так и не снимаешь, — с нетерпеливым раздражением сказал Дилл. — Ты в упор не видишь, что делается вокруг.

— Я вижу всё, что надо видеть.

Амброс стоял посредине комнаты — усталый, измотанный воин, но всё так же готовый отреагировать на любой звук и движение; он заставлял себя существовать на пределе возможностей, приказывая телу продержаться ещё несколько часов. Несмотря на защитные очки, глаза у него болели.

Гостиная в Фейрхилле выглядела так, словно по ней прошёлся порыв ветра, освободив место для мощного удара шторма. Столы, стулья, лампы и полки с безделушками были сдвинуты к окнам. Тёмная поверхность пола оголилась, и огромный ковёр яркой расцветки был свёрнут и, прижатый скамеечкой для ног, привален к одному из окон, образуя нечто вроде неуклюжей баррикады. Дубовый стол, на котором некогда лежали журналы, теперь был вытащен в холл и придвинут к входной двери. Высокий комод перекрывал другой оконный проём, и лучи утреннего солнца не могли пробиться в комнату.