Завещание императора - Александр Старшинов

Абгар был тут же утвержден в своей должности филарха[94].

Потом, много дней спустя, когда Приск узнает, что оказался прав в своих подозрениях, его это нисколько не обрадует.

* * *

Войско Траяна расположилось лагерем близ города. Лишь отдельные части вступили в ворота. По договору здесь отныне располагался римский гарнизон. И — разумеется — в Эдессу вошли сам Траян и его свита.

Приск тоже осмотрел город, бродил по улицам до темноты — с того разговора с Афранием, когда стало известно о смерти Гая, трибун не мог находиться на месте. Движение отвлекало. Сабазий, как оказалось неплохо знавший город, привел Приска и увязавшегося за ними Куку в небольшую гостиницу при храме, которую содержала коллегия хаммаров. Пока Приск с Кукой обедали, Сабазий выпросил себе полчаса, указав на пухленькую служаночку, что вертелась при кухне.

Приск кивнул, а Кука ободряюще похлопал Сабазия по плечу.

Но уединился Сабазий вовсе не со служанкой, а с хозяином гостиницы. В крошечной комнатке хозяину был предъявлен амулет хаммаров и следом — золотая увенчанная лучами голова бога Шамша. Как ее Сабазий сберег во время плена — никому неведомо. Полчаса шептались раб и хозяин в маленькой каморке, устланной коврами, а наутро, как только распахнулись ворота Эдессы, новый караван ослов отправился в путь. Проводником каравана был сын хозяина, молодой чернобородый красавец, и вез он на поясе амулет в виде бога в лучистой короне — точную копию изображения, что имел при себе Сабазий.

* * *

Далее дорога императора лежала на Батны и Нисибис. Император уже не сомневался, что после Армении прибавит к своим владениям новую провинцию Месопотамию. Места эти пустынны, встречались здесь глубокие пески, а вокруг, сколько хватало взгляда, лежали бесполезные и безводные равнины.

Манисар, прежде мятежный царек, долгие годы воевавший с Хосровом на стороне Пакора, отправил к Траяну послов, стремясь договориться с императором о мире. Манисар обещал добровольно передать императору те земли в Месопотамии и Армении, которые успел прибрать к рукам, а взамен выпрашивал себе право повелевать от имени Рима. Однако Траян не желал разговаривать с послами — покорность Манисару надлежало выразить лично. А уж какова при этом будет его судьба — как у Партамазириса или как у Агбара — предсказать заранее не взялся бы даже Тиресий. Так что Траян ответил так, как и положено отвечать римскому принцепсу мятежному сатрапу: никаких переговоров, пока тот не явится перед императором дать личные заверения в преданности.

Манисар предпочел сбежать, не испытывая Судьбу.

Потом уже Спорак решил не являться на поклон к Траяну, а отсидеться в своей крепости. Владения его тянулись от города Карры (да-да, тот самый городок, близ которого Красс погубил свою армию, потерял сына и погиб сам) и до Апамеи на Евфрате. Траян двинул против Спорака войска — и Спорак мгновенно сбежал, а его главный город Батны был захвачен и разграблен римлянами.

Приск смотрел, как валяются в ногах у императора какие-то люди в грязных разорванных одеждах, как захлебывается плачем какой-то старик, и опять его охватывало странное чувство — боль и пустота. Пустота, которую не удавалось заполнить ни запахом дыма, ни криками умирающих, ни видом неподвижно лежащих тел.

Столь легкое взятие неприятельского города и последовавший за этим грабеж подняли дух армии так, как будто легионеры штурмовали укрепления день и ночь и наконец заставили жителей сдаться. Солдаты встречали Траяна восторженными криками, уверенные, что помощь богов будет отныне с их любимым императором, а значит, и с ними.

После чего Траян двинулся к Нисибису.

Красноватые камни стен, грубо отесанные, залитые большим количеством раствора, со временем превратились практически в сплошной монолит. Город разрушался и восстанавливался заново множество раз. Всякий раз стены его становились толще и выше. Вокруг города лежали серые холмы, кое-где тронутые оспинам чахлой зелени. Среди жалких кустиков бродили козы, тут же пущенные армией на свои нужды. Суп из козлятины на несколько дней вошел в меню легионеров. Ликорма велел выплатить явившемуся к нему темноликому согбенному старцу, который что-то шепелявил, хмуро глядя в землю, несколько серебряных монет. Тот ушел, отплевываясь и поглядывая замутненными бельмами глазами на пришлых, коих в этих местах повидал немало. Армия уйдет — Нисибис останется — до новой армии и до новой осады.

Впрочем, Нисибис пытался оказать сопротивление, но продержался недолго и пал к ногам Траяна, когда сторонники Пакора открыли перед римским императором ворота. Никакие стены, никакие камни не защитят, если слабы духом защитники города. Да и защитников за стенами было немного — зато набилось порядком жителей окрестных селений со скотом и нехитрым скарбом. Город даже почти не грабили. Ну то есть разграбили, но дома не жгли и жителей не резали. И даже отбирали не все. Но многие из местных предпочли уйти, когда было дозволено. На третий день Нисибис покинул большой караван, ведомый старым хаммаром. Незадолго перед уходом старик встретился с изуродованным рабом, бросил взгляд на изображение бога Шамша, кивнул и взял из рук человека, который назвался Илкаудом, запечатанные таблички с письмом.

* * *

Из Нисибиса Траян двинулся назад в Эдессу, куда прибыл к исходу лета. Здесь император провел несколько дней, Абгар вновь клялся в преданности, заверял, что на Востоке у Рима нет более надежного союзника, нежели Осроена и ее правитель. Из Эдессы Траян отправился вместе с армией на запад, в Антиохию, в этот Золотой город, где его ожидал Адриан.

* * *

Больше всех стремился в Антиохию Марк. Когда до столицы Сирии остался лишь день пути, он выпросил у императора через Приска разрешение на три дня покинуть армию и умчался по боковой дороге рано утром, взяв с собой лишь Сабазия, которого Приск великодушно уступил молодому адъютанту.

— Куда это он? — поинтересовался Кука у военного трибуна.

— Гонится за призраком, — отозвался Приск.

Марк, как обещал, вернулся через три дня, сияющий от счастья, как только что начищенная лорика.

— Анния с матерью приедет в Антиохию после календ декабря, — сообщил он, строя многозначительные гримасы. — Анния не поверила, что я погиб. — Юноша расплылся в улыбке. — Упросила мать и опекуна отказать выгодным женихам!

И он тут же помчался к отцу — со столь радостным сообщением.

— Кто такая Анния? — спросил Афраний Старший.

— Ну, Анния… она… мы… обручились уже больше года назад…

— Да? И когда это ты успел?

— Да так… Заехал в гости по дороге в Антиохию и обручился.

— Ладно, если девчонка красивая, я прощу… — притворно нахмурился Афраний. — Но с матерью сам объясняйся.

Часть III

АНТИОХИЯ, ЗОЛОТАЯ…

Глава I

ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕ ДОМОЙ

Декабрь 868 года от основания Рима

Антиохия

— Ну как тебе в Антиохии? Нравится? — спросил Марк.

Анния уже в третий или четвертый раз, как завороженная, вертелась на пяточке по кругу, оглядывая просторную комнату.

Мало того что в покоях имелось большое застекленное окно, так и стены все сплошь были покрыты фресками. Привычный для Антиохии сюжет: прекрасный Аполлон в погоне за юной нимфой. Горы, зеленые леса, серны, прыгающие с утеса на утес, заросли лавров. Вот на следующей фреске Аполлон настигает Дафну. Хватает, срывает одежды, но в его объятиях уже не девушка, а лавр, лишь в листве угадывается юное личико, а в ветвях — заломленные руки, в стволе — контуры бедер, врастающих в древесную кору. И на последней — уже дерево, шумящее серебристой листвой, без намека на недавнюю метаморфозу. Юные нимфы окружают Аполлона, но ни одна ему не мила.

— О, боги, — шепчет Анния. — Я в самом деле могу здесь быть?

— Ну конечно, — с беспечностью юности заверяет Марк.

На самом деле — это одна из комнат его отца, который сейчас совещается с Адрианом и будет совещаться — надеется Марк — до утра.

Анния садится на ложе, гладит струящиеся нежные ткани.

— Это же шелк! Шелк… — повторяет завороженно.

— Конечно! Мы же в Антиохии, а это дворец наместника, гостевые покои. Здесь, представляешь, в каждом отделении дворца своя баня. Можешь выйти из комнат и тут же окунуться в кальдарии, потом вернуться назад.

Марк усаживается рядом на ложе, привлекает к себе.

— Моя нимфа из бобовой бочки… — Он смеется, обнимает крепче, касается губ…

— Не надо, Марк… — Анния пытается отстраниться. — Мы же не женаты.

— Но скоро поженимся. Твой брат-опекун согласен, мой отец — тоже. О, не надо так хмурить бровки… помню-помню, как ты меня укусила тогда на вилле. Каюсь, я был груб и дерзок… но сегодня — буду нежен. Ты ведь не Дафна, моя нимфа? Какой смысл отказывать Аполлону и становиться деревом?