Вторжение - Василий Соколов

- Мой фюрер, вашей книгой мы дышим, - не удержался Герман Геринг. Это святое евангелие для нас. Мы дарим "Майн кампф" новобрачным.

Гитлер принял это за должное, слегка кивнул и продолжал:

- Земля, на которой мы живем, не была даром, который небо послало нашим предкам. Они должны были завоевать ее, рискуя жизнью. Также и в будущем, то есть теперь уже в настоящем, - уточнил Гитлер, - наш народ не получит территории и вместе с ней средств к существованию, не получит ее в качестве подарка от другого народа. Он должен будет завоевать ее силой торжествующего меча. Я считал незаслуженным ударом судьбы, что родился на этой планете. Мне было грустно, что жизнь моя должна пойти по мирному пути... И еще я говорил задолго до того, как был дарован нации и империи, став канцлером. Я говорил... - Гитлер на миг запнулся, прохаживаясь по кабинету и скользя глазами поверх сидящих, потом продолжал: - Единственная возможность для Германии проводить правильную территориальную политику есть политика приобретения новой территории в самой Европе... Если новая территория должна быть приобретена в Европе, она должна быть приобретена главным образом за счет России. И снова Германская империя должна пойти по той же дороге, по которой прежде шли тевтонские рыцари, на этот раз для того, чтобы приобрести земли для германского плуга с помощью германского меча и таким образом добыть для нации ее хлеб насущный... Поймите, господа, я это предвидел еще в 1924 году! - воскликнул Гитлер.

То, о чем говорил фюрер, не было для сидящих в зале неожиданным: он повторял самого себя из "Майн кампф". Поражало другое - способность фюрера увлечь, заразить, наэлектризовать своими идеями, хотя бы и не новыми, стертыми, как бывшие в долгом употреблении монеты.

Приближенные Гитлера заприметили в нем одну, редко кому доступную манеру оратора: выступая, он почти не заглядывал в записи, и гнал напропалую, вовсе не считаясь с логикой. И при этом ходил. Ходил все быстрее. Это были угловатые движения нервического человека. Все было угловато в нем - движения, взмахи рук, резкие повороты головы...

Во время выступлений он в одно мгновение умел преображаться, становясь то кротким, тихим, говорящим почти шепотом, то вдруг вспыльчивым и страшным.

Вот и теперь фюрер излагал свои идеи, требовал Орала сменить на мечи, чтобы добыть хлеб насущный и жизненное пространство. Наконец не выдержал, сорвался:

- Довольно! Я не потерплю большевистской России! Она мешает мировому господству великой империи. Поэтому я принял решение вновь вручить судьбу Европы в руки наших солдат. Мои директивы изложены в плане "Барбаросса". И когда придет час, я двину армию вторжения и все смету с лица земли! Гитлер взмахнул кулаком, потом резко понизил голос, начал пространно излагать цели и задачи русской кампании.

Фельдмаршалы и генералы внимательно слушали. Глаза сияли, каждый старался не издавать нечаянного шума, не двигаться, если даже немела спина или затекали ноги, - всем существом своим они выражали покорность фюреру.

Фельдмаршал Кейтель, слушая, осторожно потянулся к папке и сделал для себя заметку: "В приказ - жестокость и жестокость. Требование фюрера". Слегка склонясь к Йодлю, он протянул ему служебную книжку с пометкой. Щуря маленькие глаза, Йодль быстро прочел и в ответ покивал, выразив на сморщенном, без единой кровинки лице согласие.

Оба, не сговариваясь, поглядели на фельдмаршала фон Браухича. Представитель старой прусской школы, штабист до мозга костей, он сидел в глубокой задумчивости. Ходили слухи, будто Браухич отговаривал Гитлера от войны с Россией. Верно ли? Может, хотел застраховать себя, а потом, в случае неудачи, выйти чистеньким из этого рокового положения? "Хитрец. Но фюрер его раскусит", - подумал Кейтель и опять приосанился, важно запрокинув подбородок.

Укромно сидящий в углу Эрих фон Крамер испытывал щемящее чувство зависти. Судьба не обделила его, приблизив к фюреру, однако ему тянуться да тянуться, чтобы достичь высокого положения и чина. Что же касается войны, то он был не против обеими руками проголосовать за нее, только побаивался за себя. У него широкобедрая, белокурая Гертруда, меблированная квартира на Фридрихштрассе, своя загородная вилла, машина "Опель-капитан". На кой черт ему подставлять свою голову под русские пули? Он невольно припомнил, как однажды его тесть заметил ему: "На Россию во все времена зарились ее противники, да только никому никогда не удавалось покорить ее". Эриха эти слова покоробили, он дал понять старому Курту, что в нем отсутствует дух нации, на что тесть ответил, не моргнув глазом: "Если, не дай бог, пойдете на Россию, то из вас дух выбьют".

"Вот тебе и война", - мрачно усмехнулся фон Крамер. В глубине души он побаивался русских, как говорят, еще диких, неприхотливых в жизни, но очень храбрых и стойких. "Во всяком случае, если мне и предложат идти на фронт, то буду проситься в танковые войска, к быстроходному Гейнцу", опять подумал фон Крамер и отыскал глазами Гудериана. У того лицо было каменно-неподвижным, только в глубоко запавших глазах проглядывала задумчивость.

Думал Гудериан о том, как однажды сидел рядом с фюрером. Это было незадолго до нападения на Польшу. Место для приема избрали совсем необычное - сад Риббентропа. Чтобы вместить больше гостей, разбили две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над садом. Под вечер погода резко ухудшилась, похолодало. Все же прием не отменили. Палатки пришлось протопить. Было темно. Фюрер велел зажечь факелы. Его развлекали легкими сценическими представлениями, танцевали Гепфнеры.

Смысл приема для Гудериана по сей день остался неизвестным. Поговаривали, будто кто-то хотел предостеречь Гитлера от войны. "Глупые умиротворители! Теперь в его руках Европа трепещет, как пойманная птица", - усмехнулся Гудериан и поглядел на Гитлера.

В этот момент фюрер заговорил о бронетанковых войсках, которые, по его мнению, обеспечат внезапность удара и сокрушат красные силы в быстротечной кампании. Слушая, Гудериан кивал головой. Сколько он отдал энергии, какую беспощадную борьбу вел со старыми генералами приверженцами пехотного шага, чтобы проложить дорогу броне, маневру, внезапности!.. "Старые штабные болваны, так знайте же: молниеносность кампании решу я!" - мысленно сказал Гудериан, вовсе не желая кому-либо уступать славу в войне с русскими. Даже фон Паулюсу, которому было доверено разработать стратегический план войны.

Но генерал Паулюс тоже никому не хотел уступать. Когда Гитлер выдал оперативный план "Барбаросса" целиком за свою идею, Паулюс, ночи не спавший над этим планом, не выразил ни малейшей обиды. Его личный труд, воля, ум пришлись по душе фюреру. Это прекрасно! И то, что Гитлер принял окончательный вариант "Барбаросса" лишь с малыми изменениями, вдвойне его радовало. "Мой стратегический замысел принят. Вы слышите - принят!" готов был воскликнуть генерал-полковник, и на его сухощавом, костистом лице появилось горделивое умиление.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});