Семнадцатилетние - Герман Матвеев

— Папа, ты ответишь мне на один вопрос?

— Разумеется, если сумею.

— В кого я уродилась? В тебя или в маму?

— Что это ты вдруг?.. Ты гибрид, — шутливо сказал он.

Лида обиделась и, отстранившись, посмотрела на него с упреком:

— Неужели тебе никогда не хочется поговорить со мной серьезно?

— Не обижайся, Лидок. Просто мне с тобой хорошо, весело, вот и хочется пошутить.

— Ведь ты же не просто друг, ты еще и папа! А мы с тобой никогда не говорили по душам, откровенно. У меня голова сейчас забита всякими проблемами и не с кем посоветоваться… Вот, например, выбор профессии. Константин Семенович несколько раз намекал, что следует об этом думать. А я до сих пор не знаю, куда мне идти…

— Да, это вопрос, заслуживающий серьезного разговора. Давай поговорим. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что до сих пор не замечал в тебе никаких склонностей. Технику ты не любишь. К научной работе неспособна…

— Почему ты так думаешь?

— Нет последовательности, терпения и целеустремленности. Наука не для тебя.

— А гуманитарные науки?

— Не вижу и к ним никакого тяготения… Если хочешь, мой совет — изучай языки. Хорошее дело для женщины.

— Я как-то не думала об этом…

— Подумай. Это и интересно и нужно. На худой конец, будешь мне помогать… Так, что ли? Видишь, как будто бы и решили такую сложную проблему. Теперь дальше. Вторая проблема.

— В кого я уродилась?

— В мать. Вылитый портрет, и характер ее.

— Расскажи мне про нее… Ты так мало рассказывал.

— Что же ты хочешь знать?

— Все! С самого начала. Как вы познакомились?

Сергей Иванович встал, взъерошил волосы и прошелся по кабинету. Лида знала, что по привычке лектора он любил говорить стоя, и пересела в его кресло.

— Это было трудное время, — начал он. — Только что кончилась гражданская война. После ранения я побывал дома и отправился в Москву. Был я тогда молод, страсти кипели, и ехал я с грандиозными планами — развернуть научную работу в свободной стране. Мечты были большие, а вид у мечтателя весьма неприглядный… Солдатская шинель, сапоги, небритый… Вагон до отказа набит. Кое-как втиснулся. Пробравшись внутрь, заметил свободное место. Меня предупредили, что место занято, но я не обратил на это внимания и сел. Вскоре появилась хозяйка места. В темноте я плохо разглядел ее, да особенно и не интересовался. Не помню, в каких выражениях произошел у нас разговор, но мы поругались.

— Трудно представить, как это ты ругался, — с улыбкой заметила Лида. — Да еще с женщиной!

— Сейчас трудно. Но тогда… Тогда я не совсем еще оправился от раны, мне казалось, что все об этом должны знать и считаться с моим положением… Одним словом, я не уступил место, и ей пришлось стоять довольно долго. Часа через полтора мне стало жаль девушки. Все-таки я поступил по-свински. Я встал и уступил ей место. Но она даже не хотела со мной разговаривать. В это время на верхних нарах устроили перемещение, потеснились и предложили мне забраться туда. Я, конечно, воспользовался таким предложением, влез туда и сразу же уснул. Утром просыпаюсь, и первое, что увидел, — ее. Она спала сидя, положив голову на плечо соседки. Как сейчас помню…

— Она тебе понравилась? — тихо спросила Лида.

— Было в ее чертах, Лидочка, что-то такое, что заставило меня насторожиться. Н-да… Ехать нам пришлось вместе еще сутки. Поезда тогда ходили плохо… Я извинился, представился, и вскоре у нас завязался оживленный разговор. В Москву мы прибыли как старые знакомые. Она ехала в Москву учиться и хотела поступить в какое-нибудь театральное училище. В те годы вся молодежь, особенно девушки, обязательно хотели стать актерами… Спутница рассказала, что знакомых у нее нет, а едет она просто так, в Москву.

— Молодец мамочка!

Шагая по кабинету, Сергей Иванович закурил и присел в кресло, стоявшее в дальнем углу кабинета. Некоторое время он молчал. Верхняя лампочка была выключена, а свет настольной лампы не попадал на него. Лида видела, как в углу, время от времени, вспыхивал огонек папиросы…

— Ну, а что же дальше, папа? — вполголоса спросила она.

— Дальше… Дальше все было ужасно глупо. Этому трудно даже поверить. Я потерял ее в сутолоке вокзала, потерял в первую же минуту, как только вышел на перрон. Искал чуть ли не час и, когда утратил всякую надежду, вспомнил, что знаю только ее имя. Галя! Это все, что мне осталось!..

Лида слушала, затаив дыхание. Отец увлекся. Воспоминания разбудили в нем впечатления тех дней. Тембр голоса приобрел какую-то певучую задушевность, да и сама обстановка способствовала тому, что девушка очень ярко представила все, о чем рассказывал отец.

— Потом много времени ушло на устройство дел, — продолжал он, подходя к столу. — Когда я уже читал лекции в университете, то в свободные часы пытался найти Галю, наводил справки, ходил по студиям… Искал упорно, настойчиво, но никак не мог напасть на ее след. Не знаю, случай это или всегда бывает так, что тому, кто упорно ищет, как раз и подворачивается случай! Шел я как-то по бульвару и около Никитских ворот подошел к моссельпромщице, попросил пачку «Явы», смотрю — и глазам не верю. Галя! Дорогая моя Галочка подает мне папиросы. Тогда был нэп, и студенты на процентах торговали папиросами от Моесельпрома. Помнишь Маяковского рекламу: «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Она обрадовалась не меньше меня. Я видел это по глазам. Училась она в Государственном институте театральных искусств, сокращенно ГИТИС, а жила в общежитии на Никитской улице, сейчас — улица Герцена. Самое поразительное было то, что жили — мы очень близко друг от друга и так долго не могли встретиться!..

В ближайшее воскресенье я пришел к ней… Общежитие это стоило бы описать. Представь себе длинный, очень широкий коридор, и весь он перегорожен театральными полотняными декорациями на маленькие комнатки. Зайдешь в одну — золотом расписана в стиле рококо. В другой мещанские обои. В третьей бревенчатая деревенская изба. Что делается в одном конце общежития, слышно в другом. Около двери плита, и целый день идет там варка, преимущественно пшенной каши. Разбитые рояли стоят на табуретках… Но знаешь, Лидуся, такого веселого, жизнерадостного, бодрого, горячего народа я больше не встречал в своей жизни. Или это мне кажется, потому что сам я был молод… Жили там студенты всевозможных художественных вузов. Певцы, композиторы, актеры, режиссеры, художники, скрипачи… будущие, разумеется. Многие из них сейчас уже народные, заслуженные, руководят театрами, а тогда это была бесшабашная, неунывающая молодежь. Ни голод, ни холод, ни трудности — ничего их не смущало… Но я отвлекся… С первых же дней я заметил в Галочке перемену. Появились у нее нотки сомнения. Мама твоя была умная женщина и не обольщала себя пустыми надеждами. Она поняла, что у нее нет таланта. — Сергей Иванович снова закурил и продолжал: — Всю зиму мы встречались с ней по нескольку раз в неделю. А когда пришла весна, я сделал предложение, и она согласилась стать моей женой. Вот и все, Лидуся.

— Она тебя очень любила? — тихо спросила Лида. Сергей Иванович подумал и медленно ответил:

— Нет. Первые годы она меня не очень любила. Правда, я этого почти не замечал. Потом она сама созналась, что вышла замуж потому, что ей некуда было деться. К родителям возвращаться было неудобно, а я ей немного нравился. Вернее, она меня уважала.

Лида с широко открытыми глазами подошла к отцу и остановилась в двух шагах. Эта новость потрясла ее до глубины души.

— Как же так?.. Я была уверена…

— Потом, да. Любовь пришла после того, как ты родилась.

— Подожди, папа… Разве так бывает?

— Как видишь, бывает.

— А ты не ошибаешься? — почти жалобно спросила она.

— О-о, нет! Любовь пришла большая, глубокая, настоящая. Почему это тебя смутило? Ты же не маленькая и должна понимать, что чувство приходит по-разному, и это зависит от темперамента человека. Бывает, что налетит оно, как ураган, а потом пройдет. Бывает, что приходит оно медленно и прочно захватывает человека до самой смерти. Это полюса, а между ними все остальные оттенки… У вас в школе этого не проходят, — пошутил он. — Ну, мы с тобой засиделись. Пора и спать.

— Спокойной ночи, — сказала Лида. Обняв отца, она нежно поцеловала его в лоб и ушла в полном смятении.

ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ

За спиной Марины Леопольдовны Валя Белова чувствовала себя как в хорошо защищенной крепости. Нельзя сказать, чтобы преподавательница в чем-то ее поощряла, но выслушивала она Белову всегда благосклонно, и девушка была уверена, что если Катя и Тамара попробуют напасть на нее открыто, то и Марина Леопольдовна будет защищать ее открыто. Визит классного актива Валя поняла по-своему — решила, что девочки пошли на попятную.