История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса - Генри Филдинг

– Ваша милость вполне правы, – ответил Скаут, – но, я боюсь, закон не дает нам для этого достаточной власти. Судья, однако, в угоду вашей милости выжмет из закона все, что будет возможно. Сказать по правде, большое счастье для нашей округи, что Фролик сейчас исправляет эту должность: он уже снял с нас заботы о нескольких бедняках, которых закон никогда не мог бы убрать. Я знаю многих судей, для которых посадить человека в смирительный дом так же нелегко, как лорду судье на сессии присудить к повешенью; но приятно смотреть, как его честь, наш судья, отправляет молодца в смирительный дом; он делает это с таким удовольствием! А когда уж он засадит человека, то потом о нем и слыхом не услышишь: за один месяц либо помрет с голоду, либо заживо сгниет.

Здесь появление нового посетителя положило конец разговору, и мистер Скаут, получив распоряжение вести дело и посулив полный успех, удалился.

Этот Скаут был из господ, которые, не обладая знанием закона, да и не пройдя соответственного обучения, берут на себя смелость,,наперекор парламентскому акту, [219] выступать в деревне в роли адвокатов и таковыми именоваться.

Они – проклятие общества и позор для сословия, к которому вовсе и не принадлежат и которое подобным проходимцам обязано той неприязнью, с какой на него смотрят слабые люди. С этим-то человеком, которого леди Буби еще недавно не удостоила бы и двумя словами, некое ее чувство к Джозефу, а также ревность и презрение к невинной Фанни вовлекли ее в доверительную беседу, и беседа эта случайно подтвердила кое-какие сведения, почерпнутые Скаутом ранее из намеков Слипслоп, при которой он состоял в кавалерах; они-то и дали ему возможность сочинить свою злую ложь о бедной Фанни, чему читатель, может быть, не подыскал бы достаточного объяснения, если бы мы не сочли удобным это ему сообщить.

Глава IV

Короткая глава, содержащая, однако, весьма существенные материи, в частности – прибытие мистера Буби и его супруги

Всю эту ночь и следующий день леди Буби провела в крайнем волнении; мысли ее были в расстройстве, а душу потрясали бурные и противоречивые страсти. Она любила, ненавидела, жалела, отвергала, превозносила, презирала одного и того же человека приступами, сменявшими друг друга через очень короткие промежутки времени. Во вторник был праздник, и она с утра пошла в церковь, где, к ее удивлению, мистер Адамс сделал вторичное оглашение помолвки таким же громким голосом, как и в первый раз. На ее счастье, проповеди не было, поэтому ничто не мешало ей сразу же вернуться домой и дать волю своей ярости, которую она и пяти минут не могла бы скрывать от молящихся; впрочем, их было немного – в церкви собрались только Адамс, его жена, причетник, сама миледи и один из ее слуг. Вернувшись домой, она встретила Слипслоп, которая обратилась к ней с такими словами:

– О сударыня, подумайте только! Ведь мистер Скаут, адвокат, свел их обоих к судье – и Фанни и Джозефа! Весь приход льет слезы, все говорят, что их теперь непременно повесят: потому что никто не знает, за что это их так…

– Думаю, что они того заслужили, – перебила леди, – зачем вы мне говорите об этих презренных тварях?

– Ах, дорогая моя госпожа, – отвечает Слипслоп, – не жалко разве, что такой симпатичный молодой человек должен умереть насильнической смертью? Я надеюсь, судья примет в подсчет его молодость. Что до Фанни, так, по-моему, не так уж важно, что с ней будет; и если бедный Джозеф что-нибудь натворил, я готова поклясться, что это она его запутала: когда уж мужчина попался с наличным, так и знай, что тут кроется одна из этих гнусных тварей, которые позорят весь наш женский пол.

После минуты раздумья леди огорчилась не менее, чем сама Слипслоп: хоть ей хотелось, чтобы Фанни услали как можно дальше, удаления Джозефа она вовсе не желала, а тем более вдвоем с его любезной. Она молчала, не зная, как ей быть или что сказать по этому случаю, когда во двор вкатила карета шестерней и один из слуг доложил госпоже о приезде ее племянника, мистера Буби, с супругой. Она распорядилась провести их в гостиную, куда направилась и сама, постаравшись согнать с лица следы волнения и несколько успокоив себя мыслью, что при таком обороте брак по крайней мере предотвращен, а дальше, к какому бы ни пришла она решению, у нее будет возможность его исполнить, поскольку она располагает для этого превосходным орудием в лице адвоката Скаута.

Леди Буби подумала, что слуга ошибся, упомянув супругу мистера Буби, так как она не слышала еще ничего о женитьбе племянника; каково же было ее изумление, когда тот, как только она вошла в гостиную, представил ей свою жену со словами:

– Сударыня, перед вами та самая очаровательная Памела, о которой вы, как я уверен, достаточно наслышаны.

Леди приняла гостью с большей любезностью, чем он ожидал; даже с отменной любезностью, ибо она была безупречно вежлива и не обладала ни одним пороком, несовместимым с благовоспитанностью. Минут десять они сидели и вели безразличный разговор, когда вошел слуга и шепнул что-то мистеру Буби, который тотчас сказал дамам, что вынужден их покинуть на часок ради одного очень важного дела; и так как их беседа в его отсутствие представляла бы для читателя мало наставительного или забавного, мы их также оставим на время и последуем за мистером Буби.

Глава V,

содержащая в себе судебные материалы: любопытные образцы свидетельских показаний и прочие вещи, небезынтересные для мировых судей и их секретарей

Не успели молодой сквайр и его супруга выйти из кареты, как их слуги принялись справляться о мистере Джозефе, от которого, говорили они, их госпожа, к своему великому удивлению, не получала вестей с тех самых пор, как он уволился от леди Буби. На это им тут же сообщили последнюю новость о Джозефе, с которой они и поспешили познакомить своего господина, и тот решил немедленно отправиться к судье и приложить все усилия к тому, чтобы возвратить своей Памеле ее брата, прежде чем она узнает, что могла его потерять.

Судья, к которому потащили преступников и который проживал неподалеку от Буби-холла, оказался, на счастье, знаком мистеру Буби, так как владел поместьем по соседству с ним. Итак, приказав заложить лошадей, сквайр отправился в своей карете к судье и прибыл к нему, когда тот уже заканчивал дело. Гостя ввели в залу и сказали, что его милость сейчас придет к нему сюда: ему осталось только приговорить к отправке в смирительный дом одного мужчину и одну женщину. Убедившись теперь, что нельзя терять ни минуты, мистер Буби настоял, чтобы слуги провели его прямо в помещение, где судья, как он сам выражался, «отбывал свою повинность». Когда его туда впустили и между ним и его милостью произошел обмен первыми приветствиями, сквайр спросил судью, в каком преступлении виновны эти двое молодых людей.

– Ничего особенного, – ответил судья, – я их приговорил всего лишь к одному месяцу тюрьмы.

– Но в чем же их преступление? – повторил сквайр.

– В краже, коль угодно знать вашей чести, – сказал Скаут.

– Да, – говорит судья, – грязное дельце о краже. Мне, пожалуй, следует подбавить им кое-что в поученье, всыпать, что ли, розог. (Бедная Фанни, которая до сих пор утешалась мыслью, что она все разделит с Джозефом, задрожала при этих его словах; но, впрочем, напрасно, потому что никто, кроме разве сатаны, не стал бы выполнять над ней такой приговор.)

– Все же, – сказал сквайр, – я еще не знаю, в чем преступление, то есть сущность его.

– Да оно тут, на бумаге, – ответил судья, показывая запись свидетельских показаний, которую он за отсутствием своего секретаря вел сам и подлинный экземпляр которой нам с превеликими трудностями удалось раздобыть; приводим ее здесь verbatim et literatim [220] «Показания Джеймса Скаута, отваката, и Томаса Троттера, фермера, снятые предо мною, мировым судьей иво виличисва в Сомерсетшире.

Оный свидетели говорят, и первым от сибя говорит Томас Троттер, что… дня сего даннаво Октября, в воскрисенье днем, в часы между 2 и 4 папалудни, названные Джозеф Эндрус и Фрэнсис Гудвил шли через некое поле, принадлежашчее отва-кату Скауту, и по дороге, што ведет через выше означинное поле, и там он увидил, как Джозеф Эндрус атрезал ножом одну ветку арешника, стоимостью как он полагает, в полтора пенса или около таво; и он говорит, што названная Фрэнсис Гудвил равным образом шла по траве, а ни по вышеозначинной дороге через вышеозначинное поле, и приняла и понесла в своей руке вышеозначинную ветку и тем самым свершила соучасье и садействие названному Джозефу. И названный Джеймс Скаут от своего лица говорит, что он доподлинно думает, что вышеозначинная ветка есть его собственная ветка…» – и так далее.

– Господи Иисусе! – сказал сквайр. – Вы хотите отправить двух человек в смирительный дом за какую-то ветку?

– Да, – сказал адвокат, – и это еще большое снисхождение: потому что, если бы мы назвали ветку молодым деревцем, им обоим не избежать бы виселицы.