Годины - Владимир Корнилов

«Черт, не так просто… — думал он, протирая согнутым пальцем глаз. — В уме все легче — казни и милуй. А тут не мысль, тут — совершить!..»

Умостив ружье под мышкой, придерживая локтем, он пошел по дороге дальше в лес. Урал, не услышав команды, подбежал, ткнулся носом в колено, — отметился по своей привычке у хозяина, — круто развернулся, вскачь, мотая тяжелыми ушами, понесся впереди, открыто радуясь воле и работе.

Юрочка глядел на собаку нехорошими глазами. Он старался захолодить в себе чувства, но даже сквозь холод рассудка ощущал недобро, к которому сейчас шел. В своей жизни он совершал недобрые поступки. Но они с лихвой окупались удовольствиями, которые он получал. Здесь удовольствий не было, он только освобождал себя от лишних забот. И это могло бы быть прибылью, если бы не цена, которую он должен был заплатить. Он не ожидал, что цена окажется столь высокой. На Урале как будто сошлось все: и память об Алешке, и доверие Елены Васильевны, и озабоченность матери, и верная служба самого Урала.

Здесь не просто он избавлялся от собаки — кого-то и что-то он предавал.

Юрочка углублялся в лес. Он еще таился от себя, но уже с родившейся надеждой поглядывал на сумрачные, оплывшие снега, почти сплошь засыпанные хвоей и ветками, нападавшими за долгую зиму, теперь вытопленными устойчивым теплом. Узреть след в этом мусоре, конечно, было трудно. «Но Урал-то с чутьем! — думал Юрочка. — Возьмет, и в этой путанице возьмет след! Только дать ему время, возьмет. А в кутерьме охоты чего не бывает. Случается, и людей убивают! И это будет случайностью! Я буду знать, что это — случайность. По крайней мере, избавлюсь от пакостного чувства!..»

Он только подумал о том, как в глубине леса взвизгнул Урал. И вдруг взвыл и залился ровным бухающим лаем.

«Взял!» — прошептал Юрочка, чувствуя облегчающую радость. Он определил направление гона, перелез через плотное придорожное сугробье, проседая в талом снегу, пошел к мелколесью на бугре.

Все было как на настоящей охоте. Урал не скалывался, гнал ровно, иногда в азарте подвывал. Юрочка, как всегда ощущая в руке радующую тяжесть ружья, поспешал перехватить гон. Но с каждым шагом, сближающим его с гоном, к нарастающему привычному волнению все определеннее примешивалось уже знакомое, пугающее его чувство вины перед кем-то, кого не было с ним рядом. И настолько сильным было это пакостное чувство, что дрожали и холодели руки, сбивалось дыхание, как будто он запалил себя, и половины не дотянув до финиша.

Гон приближался. Юрочка остановился за молодыми елками. Вглядываясь поверх снега в просветы между стволами, сжал губы, шумно продул ноздри, стараясь выровнять сбитое дыхание. Он рассчитал, что гон пройдет перед ним, по склону бугра, поросшего сосняком и редкими кустами можжухи, и не ошибся: замельтешил между пепельными стволами сосен белый подпрыгивающий зверек, и тут же как будто открылся, накатил ухающий собачий лай. Крупный заяц бежал медленнее, чем мог бы; часто останавливался, вскидывал уши; снова тяжело прыгал с уже почувствованной обреченностью. Урал нагонял тяжелого зверя, и, когда заяц медленно покатился по склону между мохнатых копешек можжух, тут же следом показался и захлебывающийся лаем Урал. Оба зверя шли в одну линию: близко, на верный выстрел. И Юрочка, преодолевая тяжесть дрожащих рук, поднял ружье, заученно повел стволами впереди белой головы, с испуганно прядущими высокими серыми ушами. В это уже неостановимое мгновение он внушил себе, что стреляет в зайца. Краем глаза он видел, что Урал в сильных прыжках настигает добычу, и, как будто забыв о необходимом опережении, сместил мушку на заячий зад, остановил стволы перед кустом можжевельника, стиснул зубы и рванул пальцем спуск. Привычный толчок в плечо, грохот выстрела; лай оборвался. Как будто ничего и не было. Тишина. Только вверху, по тяжелым макушкам сосен, протяжно продышал ветер.

«Вот и все», — облегченно подумал Юрочка. Открыл ружье, вынул окинутую копотью, теплую латунную гильзу, хотел, как обычно, положить в карман и, словно обжегся, отбросил в снег. С минуту колебался: подойти? Или оставить, как есть?.. Все-таки сдвинул себя с места, не спеша, тяжело вытягивая из снега ноги, подошел. Скосил глаза за можжевеловый куст и оторопел: Урал, припав, давил зажатую в пасти спину своей добычи. Задние вытянутые заячьи лапы, с широко растопыренными пальцами, судорожно подергивались: между ними на грязном, красном от крови снегу лежали в мокрой шерсти два неподвижных комочка с плотно прижатыми к спине ушами, — картечь, которую он послал, обошла Урала. Урал видел хозяина; выпустил задавленную зайчиху, вскочил, склонил голову набок, отвесил длинное ухо, победно повиливал хвостом, смотрел спрашивающими глазами. Юрочка в отчаянии топотнул ногами: в этот недобрый час все было против него! Он рассчитывал на случайность — случайность обошла его. Он чувствовал себя обманутым и теперь зол был на то, что не решился быть самим собой. «Слабак, такая же чуха! Размазня на солидоле! — ругал он себя. — Решил? Решил. Так что же изворачиваюсь? Перед кем паиньку играю?!»

Юрочка двигал руками, как будто отпихивал кого-то; торопясь, выбирался по снегу на дорогу; думая, что там, на твердости наезженной колеи, обретет нужную решимость. Он уже порядочно прошел. Успокоиться не старался; его бесила собственная мягкотелость, своя же, доведенная до тонкого мастерства, изворотливость перед самим собой, которая когда-то вошла в его жизнь и теперь заставляла мудрить даже перед бессловесной, ненужной ему, ничего не понимающей собакой!..

Юрочка был настолько раздражен, что почти забыл про Урала. Урал, чувствуя настроение хозяина, понуро трусил за ним по дороге, иногда останавливался, смотрел назад, не понимая, почему осталась лежать в лесу затравленная им добыча. Юрочка шел быстро, пиная сапогами вытаявшие среди лошадиного навоза шишки. Он устал от всей этой возни, ему хотелось домой. Сработай случайность, на которую он рассчитывал, — он уже сидел бы дома и пил молоко. И душа была бы спокойна — случай есть случай, случай властвует и над жизнью великих!.. А теперь носи в себе эту пакость. Думай, как выбраться из нее… «Нет, надо кончать, — думал Юрочка. — Домой притащишь — опять все сначала: корми, прогуливай, делай вид!..» Он представил все неприятности, связанные с Уралом, и неприятности эти предстали перед ним такими тяжкими, ненужными в его нынешней жизни, что снова он почувствовал, на этот раз уже неостановимую, решимость освободиться от них. «Не ждать, а жить», — вспомнил он свой девиз и подумал, что с этой войной, поднавалившей разных забот, стал забывать главное правило своей жизни. «Если что-то мне надо для жизни, значит, надо…» — холодно и ясно подумал Юрочка. Он остановился, глазами поискал Урала. Не давая влиться в охлажденную умом душу никаким другим чувствам, кроме тех, которые в ней сейчас были, голосом и резким движением руки возбудил, послал собаку от дороги в лес. И когда Урал отбежал, в привычной страсти начал свой извечный поиск, Юрочка свистнул, призывая. Урал повернулся, замер на придорожном сугробе, вывалив подрагивающий розовый язык, глядя и ожидая команды. И Юрочка, видя, как почему-то чернеют сугробы и небо, выстрелил Уралу в грудь.

3

Дора Павловна прошла по комнате, дважды переложила на столе бумаги, — то ли от усталости, то ли от тяготивших ее дел она не могла сосредоточиться. В доме чего-то не хватало, но чего? Юрочка за столом, занят конспектами. Печь топится. В чугуне варится только что принесенная из райкомовской столовой картошка. Она попросила немного картошки, чтобы вечером покормить Юрочку и остатками — Урала.

«Ах, да, вот оно что: совсем не слышно Урала! Почему-то он не встретил меня, когда я проходила в дом». Еще не чувствуя даже малой тревоги от того, что наконец она определила ту пустоту, которая сегодня ощущалась в доме, Дора Павловна ровным своим голосом спросила:

— Юрочка, а где Урал?..

Юрочка, не поднимая лохматой головы от тетради, ответил с раздражением, явно большим, чем обычно:

— Можно мне не мешать, когда я занимаюсь?!

— Можно. Но все-таки где Урал?

Юрочка пошарил по столу ладонями, как будто искал карандаш, не ответил, снова углубился в конспект.

Дора Павловна хорошо знала людей и очень хорошо, как казалось ей, знала своего сына. Сын уходил от разговоров, одно это уже не было добрым знаком. К тому же не в характере Доры Павловны было ждать, когда с ней захотят говорить; напротив, в жизни всегда было так, что люди ждали ее слова. Потому она не приняла во внимание ни Юрочкино молчание, ни показанное им раздражение и тем же ровным голосом, в котором, однако, слышался уже металлический отзвук, проговорила:

— Я хочу знать, где Урал?..

Юрочка сделал страдальческое лицо, в досаде взъерошил кудрявинки своих волос, ответил так, как будто его мучили: