Квадраты шахматного города - Джон Браннер

– Возможно, – нетерпеливо проговорил Энжерс. – Но меня интересует другое – как это отразится на проекте? Мы полагались на мнение министерства здравоохранения, на него ориентировалось и общественное мнение. Но что произойдет, когда выяснится, что это был бред сумасшедшего?

– Да все просто лягут от смеха, – ответил я.

И оказался прав.

Жители Вадоса, имея весьма слабое представление о душевнобольных, действительно хохотали до упаду. И не только над Колдуэллом, но и над теми, кто, хотя бы ненадолго, поверил в его россказни.

В самом же незавидном положении оказался профессор Кортес, который санкционировал публикацию в «Либертад». Пытаясь отвлечь от себя внимание, он снова обрушился на Мигеля Домингеса. Однако адвокату удалось одним махом отмести нападки: он доказал, что Андрес Люкас подстроил обвинение против Толстяка Брауна.

Мне интересно было, как в этой новой обстановке поведет себя О’Рурк. Я предпочел не провоцировать его на новые заявления о моем выдворении из страны, но было похоже, что ему сейчас было не до меня – его занимал доктор Руис.

Это все я узнал от Мануэля, который, как обычно, был в курсе событий. Он чувствовал себя передо мной неловко – ведь именно через него я узнал о нападках О’Рурка – и теперь изо всех сил старался сообщить мне что-нибудь приятное.

По его словам, О’Рурк пригрозил Руису, что если тот не прекратит своих обвинений, то полиция привлечет его к ответственности за содействие клевете, а также начнет расследование причин смерти первой жены Вадоса.

– Ну как, есть еще бюллетени? – спросил я. – Или их снова запретили?

– Не знаю, запретили их или нет, сеньор, – грустно проговорил Мануэль, – но я не могу их больше доставать. Вы не читали сегодня «Либертад»?

Он развернул на стойке газету и указал на броский заголовок.

Я прочел: «Епископ Крус запретил католикам покупать или читать нелегальные информационные бюллетени».

– Я ведь католик, – сказал Мануэль с сожалением, – а надеялся собрать все бюллетени. Там регулярно сообщают о шахматном турнире и часто пишут о моем сыне, он выступает очень удачно.

– Значит, вы теперь перестанете снабжать меня неофициальной информацией? – пошутил я.

Мануэль на это только улыбнулся.

– Сеньор, до бармена так или иначе доходят все новости.

Он в самом деле не хвастал. Через день он сообщил мне то, о чем не писала «Либертад» и молчало радио. Генерал Молинас заявил о полной поддержке армией О’Рурка и полиции. Он предупредил также, что в случае волнений, вызванных сносом трущоб, не сможет предоставить войска в распоряжение правительства. Известие это вызвало у меня гораздо больший интерес, чем все официальные сообщения.

В свое время я не обратил особого внимания на угрозы, которые Сигейрас посылал в адрес Энжерса. Я принял их просто за горячность. Правда, я понимал, что этот негр – решительный человек. Однако теперь, когда гражданская партия практически контролировала ход событий, он увенчал отчаянные демарши народной партии поступком, который нельзя было расценить иначе как геройский.

Энжерс, естественно, придерживался другого мнения.

27

Отправив жену на время волнений в Калифорнию, Энжерс пару раз приглашал меня к себе после работы. Первый раз я отговорился, однако во второй раз не смог – стало его как-то жаль. Под панцирем, который он на себя надел, порой проглядывало что-то человеческое, но я не простил ему воинственности, которая стоила жизни Толстяку Брауну.

Мы отправились, закончив обработку очередных расчетов, выданных компьютером. Энжерс сидел за рулем. В квартале от дома он неожиданно сбросил скорость.

– Интересно, что здесь происходит? – озабоченно спросил он.

У входа в дом толпилось человек пятьдесят. Они пытались что-то разглядеть в окнах и бурно реагировали на увиденное.

– Что бы там ни было, но они явно в восторге от того, что видят, – сказал я. – Похоже, они очень веселятся.

– Что-то случилось с моей квартирой! – воскликнул Энжерс, приоткрыв дверцу машины.

В этот момент стекло одного из окон разлетелось вдребезги, и в проеме появилась козлиная голова…

– Боже мой! – пробормотал Энжерс и выскочил из машины.

Он бегом пересек улицу и остановился возле привратника, который стал ему что-то объяснять. Но тут на глаза Энжерсу попался корреспондент, который, присев поудобнее, собирался сфотографировать козла, в поисках пищи пробовавшего губами занавески.

Мне не приходило в голову, что Энжерс когда-либо играл в футбол. Тем не менее он весьма профессионально пробил по фотоаппарату, который, ударившись о стену дома, разлетелся вдребезги. Незадачливый фотограф, протестуя, вскочил на ноги, но Энжерс уже проталкивался сквозь толпу зевак. Я последовал за ним. Послышался вой приближающихся полицейских машин. Когда зрители поняли, что появился хозяин квартиры, толпа стала быстро редеть. Я уже без труда пробрался ко входу.

Энжерс был крайне взволнован, с трудом он вставил ключ в замочную скважину, но оказалось, что дверь забаррикадирована изнутри. Он лихорадочно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого. Заметив на стене огнетушитель, он схватил его и стал бить им в дверь. Дверь слетела с петель, и мы попали в квартиру.

Там оказался не только козел, но и люди. В гостиной играли четверо голых ребятишек. Куклой им служила статуэтка инков, сделанная по меньшей мере четыре столетия назад. На диване сидела старуха в ребосос, ее колени покрывала шелковая подушка, на которой она перебирала четки.

На шум из спальни вышел испуганный крестьянин с жареной фасолью в руке. Откуда-то сзади послышался резкий женский голос. Женщина спрашивала, что еще разбили дети.

Энжерс медленно оглядел комнату. В раме блестели остатки зеркала, повсюду валялись осколки разбитой посуды. Теперь было понятно, почему поднятый нами шум не очень обеспокоил женщину. По тюкам и узлам, разбросанным на полу, можно было предположить, что семья намеревалась остаться здесь насовсем. Они уже водрузили на комод семейное распятие, перед которым, заливая воском полированную поверхность, горели свечи.

В дверях второй спальни появилась девушка лет двадцати. Она разразилась такой отборной бранью, которой мне прежде не доводилось слышать. Из-за нее выскочил поросенок и с визгом стал носиться по гостиной. Мужчина бросил фасоль на ковер и, схватив настольную лампу, пытался загнать его обратно в спальню.

Я невольно восхитился Энжерсом. Не шелохнувшись, он наблюдал за происходящим и, когда поросенок выскочил в другую комнату, ледяным голосом спросил:

– Что вы делаете в моем доме?

Подоспели полицейские. Посмотреть на происходящее из спальни вышла и подававшая голос женщина. В руке у нее тоже была жареная фасоль. Четверо ребятишек заревели почти одновременно, тихо завыла старуха. А девушка обрушила на полицейских не только ругань, но и один за другим бокалы, которые стояли на буфете. Только после того, как двум здоровенным стражам порядка удалось оттащить ее на кухню, мы попытались разобраться в происшедшем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});