Карта любви - Елена Арсеньева

Ванда бросила канат и теперь прыгала вокруг гнедого, пытаясь поймать его поводья и усмирить, но при этом не получить удара копытом. А тот, одурев, совсем разошелся.

— Ноздри! — выдохнула Юлия. — Ноздри ему зажми!

Но это был глупый совет. Вот если бы Ванда сидела верхом… А так поди дотянись до задранной, оскаленной морды, покрытой пеною! Да и пальчики у нее слабоваты…

Словно в ответ, Ванда вдруг размахнулась и ударила взбесившегося коня кулаком в переносицу. Тот по-человечески изумленно ахнул и стал как вкопанный.

Ванда мгновенно собрала поводья, схватила коня возле удил, не давая шевельнуться — и замерла, словно окаменев, словно враз забыв обо всем на свете — и о Юлии тоже. А той нелегко приходилось!

Холод сразу достал до самого сердца, но это теперь были пустяки. Течение волокло под плот, руки скользили, она пыталась ухватиться за скользкие доски, перебраться хотя бы к краю плота, вцепиться в столбик, но платье тащило в глубину, и тяжесть эта делалась с каждым мгновением все неподъемней, все нестерпимей, смертельней.

— Дура! Привяжи коня, спасай девку! — пролетел вдруг над рекой звучный мужской голос, и Юлия попыталась поглядеть вверх, потому что он показался ей воистину гласом с небес. Или бредом? Нет, Ванда его тоже услышала, потому что от изумления подскочила, будто огретая кнутом, уставилась на берег, ахнула, схватившись за горло… Но тут же и опомнилась, бросилась выполнять приказание.

О, как медленно, как невыносимо медленно двигалась она! Юлии, у которой уже стоял в глазах кровавый туман, почудилось, что эти последние мгновения своей жизни она существует как бы в двух мирах: в одном стремительное и неумолимое течение вырывало из пальцев скользкие доски, в другом Ванда будто бы танцевала вальс на счет «шесть», а то и «восемь», еле двигаясь, путаясь в поводьях, привязывая присмиревшего, одуревшего гнедого к середине веревки, медленно, словно боясь замочить юбки, опускаясь на колени, пригибаясь к мокрым доскам, протягивая руки к Юлии… и нависая над ней с этими протянутыми руками, медленно, почти до невразумительности медленно выговаривая:

— Дай слово, что никому не скажешь про Зигмунта!.. Не то утоплю сейчас, клянусь, як пана Бога кохам!

От изумления Юлия разжала пальцы, вмиг ушла под воду, и последнее, что она успела увидеть, были руки Ванды, беспомощно пытавшиеся схватить ее.

Она не утонула тотчас же только потому, что от потрясения глубоко вздохнула прежде, чем погрузилась, что глаза ее остались широко открыты, что течение оказалось сильнее, чем тяжесть набрякших юбок… Она увидела черное, осклизлое дно плота, когда ее проволокло под ним; потом снова просветлело в глазах — значит, плот позади, можно вынырнуть, если удастся…

Рванулась вверх изо всех сил, успела вздохнуть, успела увидеть, чудилось, весь Божий мир тем последним, прощальным, всеобъемлющим взором, вобравшим в себя и желтый блеск солнца где-то в вышине, и голубой свет небесный, и сизую волну, бившую в лицо, и зелень травы на крутом бережку, по которой стремглав бежали люди в мундирах… и что-то черное, мокрое, оскаленное, страшное, наплывающее… уж не черт ли сам за ее душою явился?! Нет, это всего лишь вороной плывет рядом, грива его стелется рядом с Юлией, словно водоросли, а цепляется за эту гриву какой-то человек… хватает Юлию, тащит к себе, пытается взгромоздить на коня…

От счастья, что она больше не одна, Юлия, кажется, на какие-то мгновения лишилась сознания, потому что очнулась она от боли: что-то врезалось ей в ноги, и прошел миллион лет, прежде чем она поняла: это спаситель пытается втащить ее на спину вороного, а боль — от луки седла.

Юлия нашла в себе силы подтянуться, кое-как выпростать одну ногу из липнущих юбок, взвалила саму себя, будто неподъемный мешок, на спину коня… Тот, благословенный, вел себя так, словно самым обычным делом было для него принимать полубесчувственную всадницу посреди реки! Но его успокаивал голос: негромкий, совершенно спокойный, ровный. Этот голос, вернее, самый звук его — слов Юлия пока что не способна была понять, — помог и ей справиться с нерассуждающим ужасом.

— Возьми поводья, ну! — говорил голос. — Держи, так, хорошо. А ты, Воронок, плыви теперь к берегу. Я рядом, рядом, спокойно!

Относилось это к коню или к ней, Юлия не поняла, но снова выпустила поводья из рук, сообразив, что ее спаситель говорит по-русски.

Поглядела на него. Он плыл, держась за гриву, улыбался спокойно, ободряюще. Мокрые пряди прилипли ко лбу. Юлия, перехватив поводья левой рукой, правой попыталась перекреститься.

А может, ей лишь кажется, что она не утонула? Может, она уже умерла, и даже прошла чистилище, и теперь в аду, и вот пред нею первое из вечных, уготованных ей мучений?..

Нет, наваждение кончено. Она вполне жива: ведь мертвым не холодно. Просто ей всюду мерещится это незабываемое лицо. Лучше не смотреть.

Слава Богу, берег был близко. Воронок, спотыкаясь, выходил из воды. Юлия полулежала у него на спине.

Подбежали солдаты, и Юлия недоверчиво разглядывала встревоженные и улыбающиеся лица. Лица кричали по-русски! Значит, это и правда русский берег!

Она так измучилась, что не было даже сил радоваться. И так привыкла цепляться за вороного, что теперь не могла решиться слезть с него.

Осмотрелась, желая увидеть своего спасителя.

А, вот он… Сидит на траве, выливая воду из сапог. Солдаты несут ему шубу, столпились — лица не видно.

Юлии снизу тоже подавали шубу, но она не могла сообразить, что с ней делать.

— Да слезь ты, слезь! Простынешь! — кричали солдаты, но она только бессмысленно улыбалась в ответ.

Ох, а где же Ванда? Неужели все еще на плоту, посреди реки, стоит, склонясь над волной?

«Дай слово, что не скажешь про Зигмунта…» — налетел, как ветер, ее свистящий шепот, и Юлия оглянулась.

Вот она! Солдаты подтащили плот к берегу, свели коня, подали Ванде руки. Та ловко перепрыгнула на сырую кромку травы, а потом… Что это она делает?! Вскочила в седло, огрела плетью гнедого, а заодно и солдата, державшего его под уздцы; погнала коня бешеной рысью куда-то в сторону, за лесок…

Несколько человек бросились было вслед, да где там! Разве догонишь! Обескураженно пожимали плечами, разводили руками, переглядывались недоуменно:

— Вот дура баба! Спятила, что ли?

— Кстати, и впрямь! Не сошла ли с ума подруга от страха? — раздался насмешливый голос, и Юлия поглядела в поднятое к ней улыбнувшееся лицо.

Ахнула, рванула поводья — прочь, прочь отсюда! Испуганный, измученный вороной вздыбился, пронзительно заржал — и опустил копыта на голову человека, беззаботно стоявшего рядом, не успевшего отпрянуть. Юлия еще успела увидеть, как залилось кровью лицо Зигмунта, как он пошатнулся… А потом и сама поникла в беспамятстве на шее коня, не чувствуя, что падает с седла.