Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова - Владимир Хрусталев

Мое второе посещение «старца» оказалось еще более интересным.

Мы почти все время были с ним вдвоем.

Он особенно был ласков со мной в этот день, и я ему напомнил о его обещании меня лечить.

– В несколько дней вылечу, вот сам увидишь. Пойдем в мой кабинет, там никто нам мешать не станет. Погоди только, вот раньше чайку напьемся, а там с Божьей помощью и начнем.

Я помолюсь и болезнь из тебя выгоню, ты только слушай меня, милый, все тогда хорошо будет.

После чая Распутин провел меня в свой кабинет. Там я был впервые. Мы вошли в небольшую комнату с кожаным диваном и такими же креслами; огромный письменный стол был весь завален бумагами.

«Старец» уложил меня на диван, стал передо мной и, пристально глядя мне в глаза, начал поглаживать меня по груди, шее и голове.

Потом он вдруг опустился на колени и, как мне показалось, начал молиться, положив обе руки мне на лоб. Лица его не было видно, так низко он наклонил голову.

В такой позе он простоял довольно долго, затем быстрым движением вскочил на ноги и стал делать пассы. Видно было, что ему были известны некоторые приемы, применяемые гипнотизерами.

Сила гипноза Распутина была огромна.

Я чувствовал, как эта сила охватывает меня и разливается теплотой по всему моему телу. Вместе с тем я был точно в оцепенении: тело мое онемело. Я попытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, как будто под влиянием сильного наркотического средства. Лишь одни глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг.

Этот круг то удалялся от меня, то приближался, и, когда он приближался, мне казалось, что я начинаю различать и видеть глаза Распутина, но в эту самую минуту они снова исчезали в светящемся кругу, который постепенно отодвигался.

До моего слуха доносился голос «старца», но слов я различить не мог, а слышал лишь неясное его бормотание.

В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни кричать, ни двигаться. Только мысль моя еще была свободна, и я сознавал, что постепенно подчиняюсь власти этого загадочного и страшного человека.

Но вскоре я почувствовал, что во мне, помимо моей воли, сама собой пробуждается моя собственная внутренняя сила, которая противодействует гипнозу. Она нарастала во мне, закрывая все мое существо невидимой броней. В сознании моем смутно всплывала мысль о том, что между мной и Распутиным происходит напряженная борьба и что в этой борьбе я могу оказать ему сопротивление, потому что моя душевная сила, сталкиваясь с силой Распутина, не дает ему возможности всецело овладеть мной.

Я попытался сделать движение рукой – рука повиновалась.

Но я все-таки продолжал лежать в том же положении, ожидая, когда Распутин сам скажет мне подняться и встать.

Теперь я уже ясно различал его фигуру, лицо, глаза. Страшный яркий круг совершенно исчез.

– Ну, милый, вот на первый раз и довольно будет, – проговорил Распутин.

Он внимательно следил за мной, но, очевидно, мог наблюдать и заметить только одну сторону моих ощущений: мое сопротивление гипнозу ускользнуло от него.

Самодовольная улыбка играла на его лице, и он говорил со мной тем уверенным тоном, который дает человеку сознание его полного господства над другим. Очевидно, он не сомневался уже теперь в том, что и я покорился его силе, и мысленно причислил меня к своим послушным приверженцам.

Резким движением он потянул меня за руку. Я приподнялся и сел. Голова моя кружилась, и во всем теле ощущалась слабость. Сделав над собой усилие, я встал с дивана и прошелся по комнате, но ноги мои были как парализованы и плохо мне повиновались.

Распутин продолжал следить за каждым моим движением.

– Это Божья благодать, – проговорил он, – вот увидишь, как скоро тебе полегчает и вся болезнь твоя пройдет.

Прощаясь, он взял с меня обещание опять приехать к нему в один из ближайших дней.

После этого гипнотического сеанса я много раз бывал у Распутина то с М. Г., то один....

Дворцовый комендант генерал-майор В.Н. Воейков писал в воспоминаниях: «Распутин сознавал, что обладает способом внушения гипноза, и будучи уверен в своей “силе”, по-видимому, считал, что благодаря своему дару имеет и большие жизненные права». ( Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя Императора Николая II. М., 1995. С. 58)

По сомнительным воспоминаниям Арона Симановича: «Так как Феликс был гомосексуалистом, то родители пытались его вылечить с помощью Распутина. Лечение, которому подвергался Феликс, состояло в том, что Распутин укладывал его через порог комнаты, порол и гипнотизировал. Немного это помогло. Но Феликс поссорился с Распутиным, так как последний был против его брака с дочерью великого князя Александра Михайловича Ириной». ( Симанович А. Воспоминания. Рига, 1924)

Лечение продолжалось, и с каждым днем доверие «старца» ко мне возрастало.

Мы иногда подолгу с ним беседовали. Считая меня своим другом, непоколебимо уверовавшим в его божественную миссию, рассчитывая на мое содействие и поддержку во всем, Распутин не находил нужным передо мной скрываться и постепенно открыл мне все свои карты. Он настолько был убежден в силе своего влияния на людей, что не допускал даже мысли о том, что я могу не быть в его власти.

– Знаешь, милый, – сказал он мне однажды, – смышленый больно ты, и говорить с тобой легко: все сразу понимаешь. Захочешь – хоть министром сделаю, только согласись.

Такое предложение Распутина сильно меня смутило. Я знал, как легко ему всего добиться, и знал также, к какому скандалу это может привести.

– Я с удовольствием вам буду помогать, только уж в министры меня не назначайте, – ответил я ему смеясь.

– Ты чего смеешься? – удивился Распутин.

– Думаешь, не смогу? Все смогу. Что пожелаю, то и делаю, и все слушаются. Вот увидишь, будешь министром.

Настойчиво-уверенный тон Распутина меня испугал не на шутку. Я уже рисовал себе всеобщее удивление, после того как в газетах прочтут о таком моем назначении.

– Григорий Ефимович, ради Бога, не надо этого! – взмолился я. – Подумайте, какой же я министр. Да, наконец, на что мне это нужно… Гораздо лучше будет, если я стану вам помогать так, чтобы никто об этом не знал.

– Ну, пожалуй, пускай будет по-твоему, коли так, – согласился наконец Распутин. – А редко вот кто этак говорит, – прибавил он, – все больше меня просят: то устрой, это устрой; всякому что-нибудь нужно.

– А как же вы все эти просьбы исполняете? – спросил я.

– Пошлю кого к министру, кого к другому важному лицу с моей записочкой, чтобы устроили, а то и прямо в Царское… Так вот и распределяю.

– И вас все министры слушают?

– Все! – воскликнул Распутин. – Все… Ведь мной они поставлены, [247] как же им меня не слушаться? Знают, что, коли пойдут против меня, не сдобровать им. Сам премьер, и тот не смеет мне поперек дороги становиться. Вот нынче через своего знакомого пятьдесят тысяч предлагал, чтобы, значит, Протопопова сменить… [248] Сам-то небось боится ко мне идти – приятелей своих ко мне подсылает. А Хвостов [249] -то каков гусь, а? Бегал, бегал ко мне, а как я его назначил, зазнался да и поворотил против меня. Вестимо, сместили его – наказан за дело [250] . Теперича, поди, не раз спохватывается да и жалеет…

– Так-то вот, – после небольшой паузы прибавил Распутин. – Ты сам посуди: царица сама у меня другом, как же им-то не повиноваться?

– Все меня боятся, все… Как тресну мужицким кулаком – все сразу и притихнут, – сказал Распутин, не без удовольствия взглядывая на свою узловатую руку.

– С вашей братией, аристократами, – он особенно как-то произносил это слово, – только так и можно. Завидуют мне больно, что в смазных сапогах по царским-то хоромам разгуливаю… Гордости у них беда сколько! А от гордости-то у нас, милый, весь грех начинается. Ежели Господу хочешь угодить, первое дело – убей свою гордыню.

Распутин цинично расхохотался и начал рассказывать, каким способом нужно подавлять в себе гордыню.

– А вот что, милый, – заговорил он, взглянув на меня со странной улыбкой. – Бабы эти хуже мужчин, с их-то и надо начинать. Да… Вот вожу я всяких барынь в баню, приведу их туда и говорю: раздевайся теперича и мой меня, мужика… Ну, ежели которые начнут жеманиться, кривляться, у меня с ними расправа короткая… тут вся гордыня и соскочит…

Я молча с ужасом его слушал, боясь своими вопросами или замечаниями прервать этот чудовищный рассказ, совершенно непередаваемый в печати. Он, видимо, был невесел и говорил с непривычной откровенностью. Налив себе еще мадеры, он откашлялся и продолжал:

– А ты чего так мало пьешь? Вина, что ли, боишься? Оно-то самое лучшее лекарство будет. От всяких болестей вылечивает и в аптеке не приготовляется. Настоящее Божье средство, и душе, и телу крепость придает. А меня Господь Бог такой силой наградил, что предела этому нет. А знаешь ты Бадмаева? Ужо познакомлю тебя с ним. Вот у него лекарства какие хочешь, вот уж это настоящий доктор. Что там Боткины да Деревенки – ничего они не смыслят: пишут всякую дрянь на бумажках, думают, больной-то поправляется, а ему все хуже да хуже. У Бадмаева средства все природные, в лесах, в горах добываются, насаждаются Господом Богом, и, значит, Божеская благодать в них.