Второго Рима день последний - Мика Валтари

уже многие оглохли.

4 мая 1453.

В полночь при сильном встречном ветре и в абсолютной темноте бригантина с двенадцатью добровольцами на палубе вышла из порта. Моряки переоделись в турецкие одежды и подняли флаг султана, чтобы хитростью пройти теснину Галлиполи. Ещё раньше наши разведчики с башни в Пера изучили сигналы турецкого флота при заходе и выходе из порта. Поэтому, есть надежда, что бригантина прорвётся в открытое море. Она должна выполнить важное задание: отыскать венецианские корабли под командованием Лоридана, которые, как уверяет байлон, уже идут нам на помощь.

Но этот действующий венецианский флот архипелага уже давно был бы в Константинополе, если бы имел приказ. Возможно, Высочайшая Сигнория опасается, что её корабли могут попасть здесь в ловушку. Кроме того, без защиты флота фактории венециан на островах могут легко стать добычей турок. Впрочем, здесь не было бы ни одного венецианского корабля, если бы кесарь не воспользовался существующим договором и под угрозой крупного штрафа не вынудил корабли, шедшие транзитом из Чёрного моря остаться и принять участие в обороне города.

В городе ширятся вселяющие надежду слухи, что флот, идущий нам на помощь, уже в пути, а венгры собирают войско, намереваясь ударить туркам в спину. Если бы всё было так! Нет, Запад нас бросил.

5 мая 1453.

Легко думать, легко писать, когда ты один. Легко даже умереть, когда ты стоишь один на стене, а молох смерти кружит вокруг тебя. Насколько хватает взора, земля под стенами лежит закопченная, обожжённая орудийным огнём. Залы Блахерн дрожат, и большие, гладкие, как стекло, мраморные плиты отваливаются от стен. Легко в одиночестве бродить по пустым залам императорского дворца, ждать смерти и чувствовать, что вся твоя жизнь, как отзвучавшее эхо шагов, уходит в невозвратное прошлое, в небытиё.

Но сегодня я опять был дома. И достаточно мне было увидеть сияние её чистых карих глаз, прикоснуться кончиками пальцев и почувствовать живое тепло её кожи, насладиться её недолговечной красотой, как страсть и желание смели все мои мысли, изменили всё вокруг.

Так хорошо лежать, обнимая её тело, а в момент наивысшего наслаждения губами заглушать её судорожные рыдания. Но потом, когда она начинает говорить, мы уже не понимаем друг друга. Только в слиянии тел мы ощущаем гармонию и открываем для себя такое, о чём раньше никто из нас не имел понятия. Два умных тела – это прекрасная, удивительная вещь. Но мысли наши вращаются на разных орбитах и разбегаются при встрече. Иногда мы раним друг друга неосторожным словом, и тогда глаза наши смотрят враждебно. Её расширенные зрачки наполняются отчуждением и ледяным презрением, в то время как щёки всё ещё пылают от любви.

Анна не понимает, почему я должен умереть, хотя мог бы жить, если бы захотел.

– Честь,– сказала она мне сегодня,– это самое ненавистное мне слово в устах мужчины. Безумное, дурацкое слово. Получается, что султан Мехмед при всём своём великолепии бесчестен? Потому что высоко ценит христиан, которые отреклись от веры и надели тюрбан? Какая может быть честь у побеждённого? Он и так опозорен. Честь достаётся только победителю.

Я ответил:

– Мы говорим о разных вещах и поэтому не понимаем друг друга.

Но она была упряма, впилась ногтями в мою руку, словно хотела переубедить меня вопреки всему и продолжала:

– Я понимаю, почему ты сражаешься, ведь ты грек. Но когда падёт стена, и турки ворвутся в город, какой смысл умирать? Ты лишь наполовину грек, если не понимаешь, что для каждого человека ближе всего его собственное я.

– Ты не можешь понять, потому что меня не знаешь. Но это правильно: ближе всего мне моё собственное я. И поэтому мне надо слушать, прежде всего, самого себя.

– А я? – спросила она в сотый раз. – А как же твоя любовь ко мне?

– С этим соблазном я могу бороться. Но, любимая, единственная, не доводи меня до отчаяния!

Она сжала своими ладонями мои виски и, тяжело дыша, прижалась губами к моим губам, смотрела в мои глаза своими блестящими от ненависти глазами и шептала:

– О, если бы я могла заглянуть в твой череп! О, если бы я могла узнать твои мысли, спрятанные в этой голове! Ты не такой, каким мне казался. Кто же ты? Я знаю только твоё тело. Тебя самого я не узнаю никогда. Поэтому я тебя ненавижу. О, как я ненавижу тебя!

– Оставь мне только эти короткие дни, эти быстротечные минуты,– просил я. – Возможно, пройдут века, прежде чем я снова встречу твои глаза и опять найду тебя. Что плохого я сделал тебе, что ты так мучаешь меня?

– Нет никаких прошлых жизней и тем более, никаких будущих,– произнесла она. – Всё бред и обман. Это враньё на меня не действует. Философия для дураков. Я хочу иметь настоящее, и в нём тебя, Иоханес Анхелос. Неужели, ты этого не понимаешь? Я борюсь с тобой за твою душу. Поэтому я должна тебя мучить до самого конца. И никогда тебе этого не прощу. Ни тебе, ни себе. Усталый, я ответил:

– Тяжка моя корона!

Но она не поняла, что я имел в виду.

6 мая 1453.

Сегодня неспокойный день. Гул орудий не прекращается. Небо и земля дрожат. Каждые два часа стреляет самая большая турецкая пушка, и все другие звуки тонут в её грохоте. Впечатление такое, будто вся стена с фундаментом дрожит от порта до самого Мраморного моря.

В турецком лагере оживление. Слышится непрерывный шум и удары в бубен. Дервиши доводят себя до такого экстаза, что их хриплые вопли слышны даже у нас. Многие из них, танцуя, и кружась, приближаются к стене и, прежде чем достигнут рва, оказываются нашпигованными стрелами, но, несмотря на это, продолжают крутиться на пятках, словно не чувствуют боли. Зрелище пугает греков, и они зовут священников и монахов, чтобы те отогнали дьявола.

Никто не может отлучиться со стены. В четырёх местах, на которые нацелены большие пушки, наружная стена сметена, а в большой стене образовались широкие выломы. Днём пушечный огонь мешает проводить ремонтные работы, но как только опускается тьма, в том месте, где была стена, снова вырастают земляные валы.

Много ядер не попадает в цель, а часть из них перелетает через стену в город, не причиняя существенного вреда. Немец Грант утверждает, что турецкие пушки износились. Но за взгорьем виден отблеск плавильных печей Орбано, и ежедневно