Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

Изменения в истории, несомненно, связаны и с соперничеством между христианами, расколотыми на протестантскую и католическую Европу. На «Виттенбергские тезисы» посттри-дентский католический мир некогда ответил «Церковными анналами» Барония. Перемены в историографии связаны с затянувшимся ответом католиков. После того как Тридентский собор в ответ на усиление роли Писания поместил непрерывность Откровения во временную перспективу, католическая ученость была приговорена к истории точно так же, как протестантская наука — к библейской герменевтике.

Болландисты в первую очередь Херберт Росвейде. Поскольку он был логиком, новое историографическое измерение Европы родилось на кровоточащей границе, в разорванной Фландрии, на нескольких километрах протестантских земель: Антверпен, 1607. Сообществу святых необходимо придать историческое измерение. Так появляются «Acta sanctorum» («Жития святых»). Первые два тома выходят из печати в Антверпене в 1643 году. С 1659 по 1714 год серия процветает под руководством Папеброха (Даниэля ван Па-пенбрука, 1629–1714). Ради этого образцового предприятия Папенбрук наладил переписку с европейским сообществом историков-эрудитов: Муратори, Мабийоном, Балюзом, Дюканжем, Ленен де Тильмоном и множеством других… «Всем святым из всех мест, включая православных, было предписано явиться в суд: была провозглашена цель „очистить” историю христианства от всех легендарных деталей, которые мало-помалу скопились за прошедшие века» (Гусдорф). Превосходная просветительская программа и отправная точка просвещенного католицизма, который — между зилотами и янсенистами — образует религиозный костяк католической Европы XVIII столетия.

Второй этап касается критической и научной истории церкви. Над ней работали Жан де Ланнуа, Дюканж и Адриен Беле (1649–1706), нашедший теплое местечко при «Энциклопедии». Но подлинными творцами ученой революции, предугаданной Янсением и Сен-Сираном в их преисполненном трудами убежище «в полях», несомненно, стали мавристы. Для исторической науки они были тем же, чем Виет для алгебры, Ньютон для небесной механики и Лавуазье для химии. Бенедиктинская реформация начинается в XVII веке в Лотарингии.

С 1618 года вся бенедиктинская Франция переходит под патронат мавристов. Отец Грегуар Тарисс, избранный гроссмейстером в 1630 году, опираясь на советы отца Люка д’Аршери (1604–1685), составлявшего ученые руководства по новому критическому методу, придал движению новый импульс.

Гигантская машина мавристов за миллионы часов работы сформировала материальную базу исторического синтеза последующих столетий. Она ввела правила установления истинности текстов и фактов в соответствии с рациональной процедурой, намеченной Лоренцо Валлой и доныне составляющей основу исторической критики. В этом громадном коллективе трудно выделить отдельных авторов. Отчетливо видны лишь самые великие: Жан Мабийон (1632–1707) и, конечно, Бернар де Монфокон (1655–1741). Кружок в Сен-Жермене, ученой столице Европы, включал даже нескольких мирян — в первую очередь Дюканжа (1610–1688), всемогущего повелителя средневековой латыни и бенедиктинца по духу, и убежденного порроялиста, Луи-Себастьяна Ленена де Тильмона (1637–1698), историка школы Пор-Рояля. Семья из круга высшего парижского дворянства мантии, где культуру впитывали с молоком матери. Как и следовало ожидать, Ленен посещал Маленькие школы, потом янсенистскую семинарию в Бовэ; он был рукоположен в 1676 году, после медленной и методичной подготовки в строгом духе Сен-Сирана. В дискуссии по поводу формуляра он был на стороне ригористов. Этот историк — провозвестник эпохи Просвещения был спиритуалистом Чистой Любви, человеком, исключительно близким к Паскалю. Об этом необходимо помнить, чтобы ясно понять: преемственность нигде не была нарушена. Этот автор духовных брошюр, этот строгий богослов-августинианец был в первую очередь превосходным историком школы античной учености. «Если „История императоров” и „Справочные материалы по истории Церкви” создали Тильмону имя среди историков христианства, то его авторитет у медиевистов уже по крайней мере сто лет зиждется на „Жизни Людовика Святого”» (Брюно Невё).

Доказательства можно было бы умножить. Будучи помещены в эту среду, Пьер Бейль (1647–1706), которого плохо понимали вплоть до появления работ Элизабет Лабрусс, Ришар Симон (1638–1712), Жан Леклерк (1657–1736) отчасти лишаются своей кажущейся агрессивности.

1630 год взорвал маленький замкнутый мир Аристотеля; 1680-й измерил редуцированное пространство Солнечной системы, придал классической Европе, уже готовой открыться веку Просвещения, историческое измерение.

Увеличение исторической протяженности — одно из объяснений идеологии Просвещения.

Библейская герменевтика, которую оно принесло с собой, дополнила сложную систему ее отношений с Богом.

Глава 5

ИДЕОЛОГИЯ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ. СВЯЗЬ С БОГОМ

Существует ли идеология эпохи Просвещения? Историография XIX века сделала эту идею популярной, романтическая историография ответила «да», и два наиболее квалифицированных ответа за последние 40 лет также были положительными. Это ответы Эрнста Кассирера и Поля Азара. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы пытаться оспорить очевидное. И все-таки необходимы уточнения. Прежде всего, XVIII век нельзя смешивать с французским XVIII веком. Важное значение имеет периодизация: надо знать, что Англия опережает Францию на десять — пятнадцать лет, что Франция опережает развитие идей на остальном континенте и задает его ритм, что они очень быстро прокладывают себе дорогу в направлении северо-восточного протестантского угла, что Пруссия подхватывает эстафету, что среди континентальных стран Голландия живет скорее по английскому, чем по французскому времени, что Италия отвечает на французские призывы быстрее и лучше, чем Иберийский полуостров.

Но региональные различия заходят намного дальше. Это объясняется существованием в XVIII веке все более и более отчетливых хронотопов. Оставим Италию; помимо Вико (1668–1744), о ней мало что можно сказать, а Вико в стороне. Оставим Испанию. Она повторяет, толком не поняв.

Ее задача: усвоить, несмотря на инквизицию, свойственную французскому XVII веку смелость в духе Янсения и предкритики. Испанские интеллектуалы принадлежали к XVIII веку за счет просвещенного католицизма узкого круга элиты и прагматичности запоздалой ликвидации неграмотности. Мы видели, как латинская ученость бежит на север, чтобы погибнуть там, как загнанный волк. Лейбниц был латинским философом и полиглотом. Латинские корни Лейбница (родившегося в 1646 году) были глубже, чем у Декарта, который был на полвека старше, но уже Кант, родившийся в 1724 году, писал в основном по-немецки и думал по-немецки. Голландия Спинозы и Швеция Линнея держались до 1770 года, знаменующего победу немецкого языка на востоке от французской Европы. 1770 год: конец латинской Европы. После этой даты она — не более чем анекдот. Англия окончательно преодолевает этот барьер в начале XVIII века. Ньютон сделал это между 1686 и 1704 годом. Беркли (1685–1753) был, как и Локк, англоязычным философом. «De motu» («О движении», 1720), написанное в Лионе, — исключение. Итак, мы можем насчитать скорее три, нежели четыре, Европы, три культурных пространства, связывающих латынь, разбросанную там и сям латинскую ученость, этот пережиток, сжимающийся, как шагреневая кожа, с немецким. Европа эпохи Просвещения трехъязычна. Английский — непременно; французский — прежде всего; немецкий на третьем месте.

На этом уровне, конечно, уже не возникает искушения опираться на упрощенную французскую версию эпохи Просвещения. Возникает искушение более пагубное: свести эпоху Просвещения к напряженным отношениям внутри одной пары. Противоречия между Францией и Англией ощутимы: эмпиризм, сенсуализм, индукция, критический рационализм, систематика, дедукция, французская и английская мысль явно находят удовольствие во взаимном несходстве. Путешествие на континент — это путешествие во Францию; англомания становится нормой. Множественность сводится к двоичности. Есть Франция, Англия и безликий остальной мир. Можно быть либо французом, либо англичанином, либо гуроном. По обеим сторонам Ла-Манша, оси Просвещения, существует только одна разновидность иностранцев.

Между тем существует подлинная альтернатива: Aufklarung. Франко-английскую природу эпохи Просвещения можно усмотреть в самой противоположности установок и отправных точек; французская и английская траектории непрерывно то притягиваются, то отталкиваются. Франкоанглийская линия — самая богатая. И тем не менее она недостаточна. Английская мысль эпохи Просвещения — куда больше, чем просто оттенок. Чтобы стать полностью доступной пониманию, она должна была укорениться на одной из оконечностей протестантской Европы, в поворотной точке между Францией и Aufkliirung’ом. В таком случае французская мысль эпохи Просвещения выступает как передовой отряд по отношению ко всем остальным, которых она, однако, неспособна увлечь за собой. При таком понимании Просвещение уже нельзя считать антирелигиозным: оно приспосабливает и пересоздает. Поскольку немецкая философия избежала дилеммы «природа / мыслительная деятельность», именно ей предстояло разрешить противоречие и найти выход из тупика, в который угодили — каждая своим путем — Франция и Англия.