Имперский маг - Оксана Ветловская

Помимо всего прочего, выяснилось, что Мёльдерс обхаживает Гиммлера на предмет подключения своих людей к работе с Зеркалами и Зонненштайном — и регулярно доносит рейхсфюреру о том, что хозяин Зеркал словно забыл об их существовании. Штернбергу стоило большого труда убедить шефа СС в том, что от трупной вони Мёльдерсовых стервятников систему древних так коротнёт, что происшествие в Вевельсбурге покажется фейерверком на детском празднике.

Мёльдерс не смог дотянуть лапы до Зеркал, но в качестве утешения доставил себе небольшое удовольствие: на правах начальника вызвал Штернберга к себе в кабинет и целый час отчитывал, как последнего мальчишку.

— Вы будто на Луне живёте, мой милый юноша. Каждый немец работает в поте лица, чтобы помочь фронту, а вы в своё удовольствие лепите песочные замки, играете в какую-то школу! Со своими жестянками уже наигрались? Вы понимаете, юноша, что сейчас не время для игр?

— Так точно, штандартенфюрер, — цедил Штернберг, глядя сквозь Мёльдерса. А тот наслаждался, заставляя его стоять посреди кабинета навытяжку, смаковал его искристую, пенящуюся ненависть, словно шампанское, и ломал всю эту комедию — прекрасно зная, что Гиммлер нарадоваться не мог на школу «Цет» и недавно распорядился повысить Штернберга в звании. Но в одном Мёльдерс был прав: с Зеркалами Штернберг, кажется, «наигрался».

Штернберг долго медлил перед дверью лаборатории, но так и не осмелился войти. Всё это время мысль о Зеркалах была с ним постоянно, мучила острой болью, словно металлические осколки под кожей. Но он не мог заставить себя толкнуть дверь, войти к своему творению: ведь ещё недавно его руки сладострастно изорвали в клочья какую-то газетёнку, когда он на мгновение во всех подробностях представил, как руководит пыткой. Пыткой Мёльдерса. А потом наорал на Валленштайна за то, что тот копается с «известным заданием». Тусклая стальная гладь Зеркал отразила бы сейчас гримасу, не слишком отличающуюся от всегдашней гримасы чернокнижника. С этой мыслью Штернберг отшатнулся от двери и ушёл, оглядываясь, словно кто-то мог за ним погнаться.

Штахельберг

17 марта 1944 года

Пасмурным вечером Штернберг возвратился в школу «Цет». Ещё глядя в окно автомобиля, он заметил одинокую нескладную фигуру, пересекавшую широкий мощёный двор. Когда вышел из машины, сразу ощутил на себе длинный взгляд, тупым копьём пролетевший через всё сумрачное пространство двора. Обернулся. Далеко, у хозяйственных построек, стоял тот мосластый русский парень, незадачливый ухажёр талантливой курсанточки, и смотрел на него. Это длилось всего долю секунды, но Штернберг успел уловить склизкое самодовольство, сквозившее в этом взгляде. И было там что-то ещё. Парень стоял слишком далеко, чтобы Штернберг мог отчётливо разобрать его Мыслишки, но, вне всякого сомнения, хам смотрел на него с превосходством. Этот щенок, этот сопливый недобиток, слёзно вымаливавший себе жизнь сначала у солдат вражеской армии, а потом у лагерных надзирателей, смотрел на него, учёного и оккультиста, офицера СС, с оскорбительнейшим превосходством. Ах ты вошь, гадливо подумал Штернберг, и чего ты на меня так уставился? Впрочем, парень уже как ни в чём не бывало ковылял по своим делам.

Штернберг побродил по большим комнатам своего жилища в самой новой части бывшего монастыря, отведённой под квартиры офицеров, не в силах взяться за какое-нибудь занятие, и в конце концов сел немного развлечься со своей любимой игрушкой, посмотреть, что там поделывает его маленькая подопечная. Наверняка сидит в своей келье или в библиотеке для курсантов… Он с удовольствием вообразил её, скрестившую под стулом тонкие ноги в тяжёлых башмаках, низко склонившую пушистую тёмно-русую голову. Но, к его удивлению, маятник показал что-то совершенно несусветное. Если верить маятнику и плану монастырских построек, девушка должна была находиться в каких-то каморках за кухней. Штернберг припомнил торжествующий взгляд кадыкастого парня — и его внезапно скрутило от дикого бешенства. Он так и заметался по комнате, как зверь по клетке. Ишь, дерьмецо, кухонная крыса, тварь похотливая… в головешку превращу недоделка… кадык раздавлю, яйца поотрываю… А она-то, такая гордая, такая презрительная, как она могла?! Чем эта погань купила её? Всё, пулю ему под брюхо, и долой, долой, хоть обратно в концлагерь… Или всё-таки не купил? Оглушил где-нибудь под аркой? Убью выродка…

Штернберг выскочил в коридор, на ходу застёгивая ремень и поправляя портупею. Скоро каблуки его подкованных сталью сапог уже гремели по лестнице. Он почти бегом пересёк обширный двор, цепко держа в уме план монастыря, представляя себе, как отыщет сейчас этот проклятый чулан, ворвётся туда, отдерёт от неё поганца, и, ох, как же он его изобьёт, живого места не оставит… Его шаги грохотали по узким тёмным коридорам. Два раза попадались запертые двери, и оба раза замки с резким щелчком открывались, едва не вылетая из двери под напором его воли. Он так спешил, что совсем не глядел под ноги, и чуть не полетел кубарем, споткнувшись обо что-то мягкое, податливое. Он наклонился. Бесчувственное тело. Он протащил зловещую находку до ближайшего поворота, где было светлее, и перевернул человека лицом вверх. А вот и хахаль нашей ведьмочки… Лицо парня было перемазано натёкшей из носу кровью. Жив, но без сознания. Штернберг озадаченно взъерошил волосы, уже обо всём догадавшись. Заглянул за угол, из-за которого шёл сумеречный вечерний свет. Вот и то, чего следовало ожидать, коридор оканчивается тупиком, и в стене белеет маленькое оконце с настежь распахнутыми ставнями. Штернберг подошёл к окну и увидел серое небо и тёмные заросли монастырского сада. «Парк с деревьями». Хитрющая девка… А он-то до чего хорош: всё ходил рядом и умилялся, осёл, покуда она путь к побегу высматривала. Вот что значит иметь дело с теми, кто закрыт для прочтения. Именно этим всё и заканчивается.

Штернберг выглянул в окно. Оно находилось почти над самой землёй. Как всё просто. И караульным их компания давно примелькалась. Раз есть девчонка, значит, и офицер где-нибудь поблизости, всё в порядке. Штернберг представил, как побежит сейчас через все запутанные коридоры и подворотни до калитки сада, и едва не завыл от безнадёжности. Снова посмотрел на окошко. Это были, почитай, ворота для тоненькой девушки — и кошачий лаз для широкоплечего мужчины. Застрянешь тут — во веселья-то будет, мрачно подумал он, до боли упираясь локтями в холодный камень, цепляясь за всё вокруг пуговицами, пряжкой и кобурой. Любопытно, достанет ли у караульных выдержки изобразить гитлеровский салют при виде многоуважаемого начальства, на четырёх костях, в пыли и паутине, выползающего на свет божий из какой-то норы, задался он вопросом, таща через окошко громоздкие ноги-ходули, Земля на ощупь была влажной и очень холодной. Штернберг поднялся и быстро пошёл вдоль стены, пригибаясь под низкими ветками. Скоро увидел девчонку, склонившуюся над двумя лежащими без сознания солдатами охраны. С отвращением заметил, что она деловито обшаривает карманы караульных, — но в то же время какое облегчение испытал при виде этой узенькой серой фигурки, этой склонённой тёмной головки с мальчишечьей стрижкой. Живая, невредимая, неизнасилованная.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});