Дети Капища - Ян Валетов

– И ни птица, ни рыба слезы не прольет, – продекламировал Мотл нараспев, стоя по колено в снегу, на краю уходящей во все стороны белой пустыни, – если сгинет с земли человеческий род. И весна, и весна встретит новый рассвет, не заметив, что нас уже нет…*

И пояснил, прокашлявшись – холодный воздух обжигал больную гортань, хотя его никто не спрашивал:

– Это я у Брэдбери вычитал.

– Не прольет, – сказал Вадим. – Ни птица, ни рыба… Всех изведем. А кого не изведем, тех съедим. Ох, блядь, какую землю просрали! И теперь она ничья. Никому на хер ненужная. И мы на ней никому на хер не нужны. Аминь!

Он присел, набрал полные ладони сухого, как пепел, снега и растер себе лицо, стриженую круглую голову и оттопыренные уши-локаторы. Комочки снега повисли у него на ресницах и бровях, застряли в смешном «ежике» на макушке.

Еще пять лет назад Сергеев не рискнул бы умыться снегом, не проверив, не фонит ли он, но сейчас без колебаний опустился на корточки рядом с Вадиком и тоже умылся. Чуть погодя, то же самое сделал и Молчун, а после некоторого колебания и Матвей, побаивающийся холода.

Двигатель «хувера» завелся с натугой, со второго оборота ключа, потрещал, прогреваясь, и вышел на режим, огласив окрестности ровным гудением тяговых винтов. Снег с шуршанием сошел с «юбки», слетел с кабины длинным туманным шлейфом. Катер выбрался из своего скального убежища и, выдувая во все стороны белые облака, заскользил к правому берегу.

Около семи утра они нашли подъем наверх и через тридцать минут уже ехали по улице, некогда бывшей главной в этом городе.

Поселение Плотины оказалось пустым.

Там, где дорога выбиралась на склон, «хувер», кряхтя, как немощный старик, перебрался через завалы битого кирпича и бетонной крошки и уткнулся в баррикаду из плит, ржавого металла и блоков. Баррикада была построена хитро: справа, вплотную к массивной стене, можно было открыть проход и пропустить гостей внутрь. Это был единственный нормальный вход на центральную площадь – его еще называли Бутылочным Горлом. Остальные улицы были трудно преодолимы из-за завалов и мин, расставленных колонистами.

Здесь всегда, а Сергеев знал здешние порядки хорошо, так как останавливался на ночлег много раз, был пост – минимум пять человек, охранявших баррикаду и днем и ночью.

Сейчас же не было никого.

Вадик, а вслед за ним и Сергеев спрыгнули с бортов на утрамбованный ветром снег. Молчун, силуэт которого едва виднелся через лобовое стекло, завис над рычагами управления «хувером», Матвей со снятым с предохранителя автоматом застыл на корточках у люка. Винты катера продолжали молотить морозный воздух: их мерное гудение и клекот мотора создавали впечатление, что где-то рядом находится огромный улей со встревоженным роем внутри. Звук был неприятным и низким – от него начинали чесаться зубы.

За баррикадой стало понятно, что недавно здесь шел бой, а когда Михаил увидел площадь, посеченную взрывами гранат, дома, покрытые жирными потеками копоти, оспины от пулевых попаданий вокруг окон, то понял, что бой был длинный и кровопролитный.

Кто атаковал Плотину было непонятно, но не миротворцы и не регулярные российские войска! Миротворцы и россияне, имей они повод и желание разогнать колонистов, обязательно бы задействовали бронетехнику и вертолеты – это вовсе не хлопотно, а, наоборот, эффективно и ускоряет процесс.

Здесь же шли стенка на стенку – со стрелковым оружием в руках. Одни пытались защищать каждую пядь земли поселения, другие штурмовали лагерь – грамотно и жестоко. Оценить всю картину было сложно – слой снега скрыл стреляные гильзы, трубы использованных гранатометов, пустые «рожки» и пролитую кровь, но и Сергеев, и его напарник знали, что здесь убивали и умирали. Горели, чадя, скаты, приспособленные под клумбы на лето, – они стояли под стенами всех жилых домов. Летела в разные стороны крошка, выбитая из стен автоматными очередями, звонко взрывались на брусчатке ручные гранаты, хлопали подствольники, забрасывая в окна и дверные проемы несущие смерть цилиндры…

Двигаясь перебежками и по очереди прикрывая друг друга, они пересекли площадь и нырнули в развороченные двери одного из домов, в котором до потопа был кинотеатр – на фасаде сохранились каркасы неоновых букв: «Звездный».

Двенадцать лет назад здесь показывали кино, ели попкорн и мороженое, целовались в зале, на последних рядах. По стенам фойе были развешаны рекламные плакаты, в перерывах между сеансами играла музыка и шипел паром кофейный автомат за стойкой бара.

Сейчас же тут висел запах гари – тяжелая, гнусная вонь, которой пропитались все стены. На полу фойе валялись сотни гильз, виднелись темные замерзшие потеки…

Они остановились перед входом в бывший зрительный зал, и Вадим сказал в микрофон рации:

– Что там у вас?

– Все тихо, – отозвался Мотл. – Двигатели не глушим. А у вас?

– Хреново, Матвей! Пока ни живых, ни мертвых, но молотиловка здесь была недетская. Так что расслабляться рано.

Вадик опустил руку с уоки-токи, посмотрел на Сергеева и покачал головой – ему явно было неуютно. И Михаилу пришло в голову, что командир головорезов Бондарева в глубине души просто боится идти дальше, боится того, что может ждать его в темном зале, за прикрытыми неплотно, словно пасть оскалившегося хищника, двустворчатыми дверями. Ведь не супермен этот парень, нормальный мужик, чуть за тридцать, со своими комплексами, страхами и горькими воспоминаниями, которые он тщательно прячет от посторонних глаз. Не машина для убийства, а ломанный обстоятельствами человек, способный, как и все, бояться, сомневаться и сопереживать.

Сергеев сделал предостерегающий жест (Вадим, чтобы скрыть неуверенность, явно собирался влететь вовнутрь лихим кавалеристским наскоком) и проверил осторожно, нет ли на массивных деревянных ручках «растяжек». Опыт городских боев у Михаила был все же побольше, в конце концов, кто на что учился.

«Растяжек» не было ни на ручках, ни вверху двери, ни на косяках – дверь не минировали. Сергеев толкнул тяжелое деревянное полотно, и одна из створок, издавая противный, почти ультразвуковой визг закисшими петлями, медленно отошла в сторону.

В зале было темно. Серое пятно света, пробившегося через фойе, упало на пол у входа, высветив щербатый бетонный пол, с которого давным-давно содрали истлевший от влаги ковролин. Но дальше не было видно ровным счетом ничего.

В зале кто-то был: Михаил слышал дыхание. Справа. Да, недалеко – метров десять от входа. И еще один – по центру.

Сергеев посмотрел на Вадима, чтобы убедиться, что он тоже слышит эти звуки, встретился с ним глазами и отрицательно покачал головой.

Маскироваться не имело смысла – визг открывающихся дверей уже выдал их с головой. Да и топотали они, перебегая через фойе, словно табун лошадей. Но и становиться мишенью, возникая в освещенном проеме, было бы глупо – словно повесить на грудь бумажную мишень.

Тот, кто сейчас находился в темном зале, ждал от них ошибки. Он мог присесть между рядами, наведя на двери автомат, мог слиться со стеной, замереть в тени, держа оружие наготове, но, если на нем нет очков ночного видения, стрелять он станет только тогда, когда увидит их на фоне серого прямоугольника, наверняка.

Вадик едва слышно чмокнул губами, привлекая внимание Сергеева, и показал ему лежащее на ладони зеленое яйцо светошумовой гранаты. Идея была хороша – особенно если противник щеголял в «тепловизорах», но ведь существовала и вероятность того, что там, в зале, не противник, а кто-то из уцелевших колонистов. Во всяком случае, у Сергеева была такая надежда, хоть и слабая, но была.

– Есть тут кто-нибудь? – громко спросил Сергеев, предусмотрительно отодвинувшись подальше от дверного проема. – Отзовитесь!

Тишина. Потом звук, будто бы кто-то перебежал с место на место, такой дробный глуховатый звук, похожий на топот большого ежа.

– Не бойтесь! – крикнул Вадик, не высовываясь. – Выходите на свет!

– Не бойтесь! – повторил Михаил. – Это я, Сергеев! Вы меня помните? Я был здесь много раз!

Опять непонятное топотание, а потом что-то большое и тяжелое упало на пол, вернее, не упало, а завалилось мягко, словно опрокинулся мешок с сахаром.

– Скажите, кто вы?! – голос у Вадика был командирский, зычный, что особенно было слышно в гулком пустом помещении. – Кто здесь?

Теперь во тьме возник неприятный шуршащий звук, как будто бы что-то волокли по бетону, и вместе с ним стало слышно какое-то цоканье. И эти звуки приближались.

Сергеев почувствовал, как зашевелились волосы у него на затылке, причем не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Судя по тому, как сжались в нитку губы Вадима, ему тоже стало не по себе. Секунды начали растягиваться, превращая происходящее в фантасмагорию, сердце отбивало ритм.

Шедший по проходу между рядами что-то волочил за собой. И находился он совсем близко – может быть, метров пять, а может быть, и менее. Определиться точнее мешало эхо, бродившее под высокими потолками.