Взять живым ! - Владимир Карпов

Потом совершенно неожиданно для себя Василий оказался на мокром берегу. Рядом хлюпает вода. Мелькает множество ног в солдатских обмотках: они валятся с плотов, бегут по отмели, лезут на крутой обрыв. И совсем рядом - голос майора Гарбуза:

- Берите свободную лодку и срочно везите его в санбат. Да осторожнее!

* * *

Бело вокруг. Ромашкин будто в заснеженном зимнем поле.

Над ним склоняется какой-то тоже белый шар. Из шара смотрят знакомые веселые глаза.

- Ну как, товарищ старший лейтенант, выдюжили?

Глаза сержанта Пряхина. И голос его же, писклявый. "Что это, бред? Почему летом выпал снег? Почему так тихо? Наверное, немцы к новому штурму готовятся?"

Василий огляделся. Небольшая изба, бревенчатые стены обтянуты старыми простынями. Кузьма с забинтованной головой сидит на соседней койке. Напоминает:

- Это я, Кузя Пряхин. На плацдарме вместе хрицам прикурить давали. Помните?

"Помню... Теперь все помню. Только чем там кончилось? Не сбросили нас в Днепр?"

- Как фор... форсир... - У Василия не хватило сил выговорить это длинное слово.

- Порядок! Хворсировали! Наши жмуть на запад! - прокричал Кузя.

И Василий почувствовал, что засыпает. Спокойно засыпает, а не теряет сознание.

"Не напрасно, значит, стояли мы насмерть!" - как в тумане проплыла последняя мысль.

Ранение у Ромашкина было не опасным, а контузия оказалась тяжелой: голова была какая-то пустая, он ничего не соображал. Потом выяснилось, из-за смертельной усталости это: не спал же трое суток. А когда отоспался, отмылся, побрился, все как рукой сняло. Через неделю встал.

Полевой госпиталь располагался в деревне: избы - палаты, клуб столовая, правление колхоза - штаб госпиталя. Меж рубленых домов мелькали сестры в белых халатиках. Раненые в нижнем белье шкандыбали на костылях по садам и огородам - приелась окопная пресная пища. Яблочко, морковка, паслен у плетня - все это лакомство. Местных жителей в деревне не было: то ли фашисты истребили, то ли угнали, а может, ушли сами, когда наши отступали на восток.

Проворный Кузьма приносил Ромашкину репу, а однажды притащил пригоршню розовой малины.

- Ешьте, товарищ старший лейтенант. Солдаты все кусты по краям начисто обобрали. А я в заросли полез - колется, проклятая, не пускает, но лез, сам наелся от пуза и вот вам набрал...

- Кто здесь Пряхин? Иди в штаб, вызывают! - крикнул от двери посыльный, такой же, как и все, раненый, с бинтами на шее и в белых подштанниках. Только заношенная красная повязка на руке показывала, что он при исполнении служебных обязанностей.

- Зачем это я понадобился? - изумился Кузьма.

- Иди, там узнаешь, - сказал Василий и тревожно подумал: "Уж не похоронка ли? Может, у него брата убили. Или отца..."

Пряхин убежал. Он всегда передвигался бегом.

А по деревне уже гуляла новость:

- Героя дали!

- Кому?

- Да тому конопатому, у которого башка в бинтах.

- Говорят, здорово на плацдарме воевал, полку переправу обеспечил...

Пряхин вернулся в хату, сияя глазами, словно голубыми фарами. Подбежал к кровати Василия, виновато затараторил:

- Как же так, товарищ старший лейтенант?! Кабы не вы, нешто я удержал бы тот плацдарм? И теперь вдруг я Герой, а вы нет. Не по справедливости получается.

Смотрел Ромашкин на его веснушчатый нос и сияющие голубые глаза, на бинты, испачканные у рта борщом, на рубаху с тесемками вместо пуговиц, и не верилось, что это Герой Советского Союза, тот самый Пряхин, которого он когда-то не взял в разведку.

- Поздравляю тебя, - с чувством сказал Ромашкин.

- Чего же поздравлять-то?.. А как же с вами? Напишу товарищу Калинину, не по справедливости выходит.

- Брось ты кудахтать. Рассказывай по порядку.

- Ну, вызвали, я доложился. Сказали, Указ, мол, есть и звонок по телефону был: как поправлюсь, ехать в Москву за высшей наградой... А что, если я там, в Кремле, скажу про вас Калинину?

- Не надо. Там не полагается об этом говорить. Начальству виднее, кто Герой, кто нет. Да ты сам вспомни, через какое пекло прошел. Заслужил. Не сомневайся!

- Так вы же рядом были и командовали больше меня.

- Разберутся...

Пряхин стал знаменитостью в госпитале. Ему выдали все новое со склада - белье, простыни, даже одеяло. В процедурной девушки размотали на его голове бинты, чтобы взглянуть на Героя. Им открылась веснушчатая, лукавая физиономия с щербатыми зубами и озорными голубыми глазенками.

Девушки захихикали, и каждая втайне отметила: "А он ничего, симпатичный..."

Ромашкин радовался за сержанта, а в глубине души копилась обида. "Что же получается? На плацдарме всеми командовал я. И Пряхиным командовал. Но вот Кузя Пряхин - Герой, а меня обошли". Захотелось сейчас же уехать в полк. Не для того чтобы выяснить, как все это произошло: неловко стало находиться рядом с Пряхиным - и ему радость омрачаешь, и у самого душу саднит.

Только каким образом выбраться досрочно из госпиталя? В прошлый раз, под Москвой, помог военврач. Там учли гибель отца, подавленное состояние. Здесь никто не поможет, причин нет.

Однако разведчик и в своем тылу остается разведчиком: он наблюдательней и находчивей других.

В госпитале работников не хватало, раненые многое делали сами. Как только встал на ноги, берись за работу: на кухне, в управлении, в палате. Медсестры перевязывали только неходячих. Остальные сами разматывали бинты, стирали их, сушили на деревьях. Раны показывали врачу, он говорил сестре, какую наложить мазь, сестричка мазала, а перевязывали сами друг друга.

Ромашкин постоял в процедурной, послушал разговоры. Многие просили выписать их раньше, но врач - пожилой, толстый, в очках с массивными, точно лупы, стеклами - говорил:

- Полежишь еще десять дней. Все. Иди.

Были и такие, кто не прочь оттянуть срок выписки.

- Эх ты, сачок! - сердился врач, разглядывая ловкача через свои очки. - Иди в управление к Нине Павловне, скажи, майор Шапиро приказал немедленно отправить тебя в часть. Следующий.

Ромашкин вернулся в палату. Собрал вещички, спрятал бинты, завязал все тесемочки на рубашке и с полной уверенностью в успехе направился в управление госпиталя.

Нина Павловна, моложавая, красивая женщина со строгими глазами, работала споро. Когда подошла очередь Ромашкина, он, глядя прямо в глаза ей, с напускной вялостью сказал:

- Шапиро-велел выписать.

- Вы вроде недавно у нас, - сочувственно отметила Нина Павловна.

Ромашкин испугался, как бы не разоблачили. Решил избавиться от ее сочувствия и, разыгрывая нахала, заговорил вызывающе:

- Вот и я толкую ему, что недавно прибыл, а он ноль внимания. Не вылечат, понимаешь, и уже гонят! Окопались тут в тылу...

- Ну, ты не очень-то! - осадила Нина Павловна. - Как фамилия?