Спецназовец. Шальная пуля - Андрей Воронин

и тебя подставили, и выкачали из Джабы информацию обо мне. Я всегда говорил, что пассивная оборона до добра не доведет.

– И теперь намерен перейти к активной?..

– Ты о кровной мести, что ли? – Якушев пожал широкими плечами. – Я коренной москвич, а не кавказец или, там, корсиканец. Да и Джафаров мне, по большому счету, никто – не друг, не родственник и даже не земляк, а так, случайный знакомый, попутчик в одном давнем деле. Его кровь и кровь его семьи на моей совести, но я никого не хочу убивать. Понимаешь, Магомед: не хо-чу! По крайней мере, до тех пор, пока меня к этому не вынудят. Так сказать, в рамках необходимой самообороны… И вот какое дело, уважаемый: боюсь, если я покину твой гостеприимный дом, а ты, как мы только что договорились, уедешь из Москвы, ни тебя, ни меня никто не тронет.

– А тебе хочется, чтобы тронули, – с легким намеком на улыбку предположил Расулов. – Да, твое положение завидным не назовешь! С одной стороны, ты готов простить своих врагов и даже возлюбить их, как велит твоя религия. Ты даже готов подставить под удар вторую щеку, но при этом душа твоя жаждет оторвать руку, которая ударит тебя по подставленной щеке… Все-таки, что ни говори, нам с нашими обычаями проще: око за око, зуб за зуб, мсти за обиду и ни в чем не сомневайся.

– Двадцать первый век на дворе, – напомнил Якушев. – Причем не до рождества Христова, а после. Ты живешь в современном мегаполисе, разъезжаешь на «мерседесе» и пользуешься всеми благами цивилизации, а туда же: око за око… Ты хоть понимаешь, о чем говоришь, кому намерен мстить? ФСБ – это тебе не Исмагиловы! Да мы, помнится, это уже обсуждали. Объявить войну Российской Федерации, вот что ты мне предлагаешь.

– По-моему, сейчас не я, а ты это предлагаешь, – заметил Расулов.

– Я?! – возмутился Якушев. – Как можно! Я ничего не предлагаю, я просто прошу тебя еще немного потерпеть мое общество. Куда я пойду, если твои земляки превратили мою квартиру в руины?

– Мой дом – твой дом, – сказал Магомед Расулов. – Но что дальше?

– Время покажет, – повторил Юрий.

– А ты не боишься неприятностей с милицией, когда она явится сюда проверять версию, которую только что озвучил с экрана этот болтун? – кивнув подбородком в сторону выключенного телевизора, спросил Расулов.

– Вряд ли к тебе придут по этому поводу, – усомнился Якушев. – Если бы это была версия следствия, а не просто заказная болтовня, ничего подобного в эфир не пропустили бы. Это была просто попытка тебя спугнуть, малой кровью прогнать из Москвы вместе с твоими прожектами, намек на то, что будет, если ты не угомонишься. И знаешь, что мне только что пришло в голову?

– Любопытно, – сказал Расулов. – По-моему, мысли человека, у которого хватило ума поступить на философский факультет МГУ, заслуживают внимания.

– Нашел, о чем вспомнить! Поступить-то ума хватило, а вот окончить – увы… В общем, слушай. Беру обратно свои слова насчет того, что тебе лучше уехать.

– Да я и не собирался, – сказал Расулов. – Честь…

– Иди ты к лешему со своей честью! При всем уважении твоя честь имеет к делу столько же отношения, сколько и шерсть на твоей груди, и где там еще она у тебя растет… Просто с того момента, как ты пересечешь государственную границу, я не дам за твою голову и ломаного гроша. Они ведь знают, что так просто ты не сдашься – отступишь здесь, начнешь наступать в другом месте… Куда проще выжить тебя из Москвы, а потом тихо пришить где-нибудь на лазурных европейских берегах, подальше от твоих земляков, журналистов и всех, кого может так или иначе заинтересовать твоя смерть. Какой-нибудь французский или итальянский полицейский комиссариат выдаст заключение: мафиозная разборка, клановая вражда, кровная месть, – и с легким сердцем закроет дело. Ну, может быть, запросят у наших ментов какую-то информацию по линии Интерпола, получат стандартную отписку и окончательно успокоятся: если русским это неинтересно, так нам и подавно… И будешь ты лежать на богом забытом муниципальном кладбище бок о бок с каким-нибудь клошаром. И ни у кого, заметь, не повернется язык обвинить в твоей смерти российские спецслужбы. А если и повернется, они только руками разведут: ну, ребята, вы загнули – втроем не разогнешь! Он ведь был у нас в руках, и мы его не тронули, так какой смысл посылать кого-то за тридевять земель, чтобы с ним разобраться?

– Философский факультет, – невесело усмехнулся Расулов. – С одной стороны, нельзя не согласиться, с другой – невозможно не признать…

– А ты как думал, – усмехнулся в ответ Якушев.

Он встал, подошел к холодильнику и заглянул вовнутрь. Внутри было светло, чисто и прохладно; там лежала кое-какая снедь и стояла бутылка минеральной воды без газа. Юрий закрыл дверцу. Он испытывал легкое разочарование, хотя заранее знал, какую картину увидит.

– Ты не это ищешь, дорогой? – вежливо осведомился Расулов, демонстрируя извлеченную неизвестно откуда бутылку водки.

– Не понял, – строго сказал Якушев. – Муллы на тебя нет!

– Я навел справки, – без стука водружая бутылку на стол, сказал Расулов. – Ну, ты понимаешь – о Джафарове. Он пришел в московскую милицию по набору, сразу после армии. Ты, наверное, это знаешь. Но, судя по твоей реакции, ты не знал, что он был из наших, из десанта.

– Да, этого я действительно не знал, – согласился Якушев, беря с полки стаканы. – Это меняет дело. Десантника, конечно, надо помянуть. Причем выпить за него водки – это только полдела.

– Вот теперь ты говоришь правильно. – Магомед Расулов до половины наполнил водкой один из трех поданных Якушевым стаканов, а Юрий накрыл его краюхой хлеба. – Откровенно говоря, – продолжал Расулов, – я уже нанял хорошего адвоката и поручил ему подготовить судебный иск по поводу этого репортажа. Надо их хорошенько тряхнуть, показать, что я не намерен от них прятаться. Посмотрим, что они предпримут.

– Посмотрим, – без особенного энтузиазма согласился Юрий. – Главное, чтобы не пришлось смотреть в крышку гроба. Хотя ты прав: умираем только один раз. Ну, за Джабраила, что ли? Пусть земля ему будет пухом! Или у вас как-то по-другому говорят?

– Не в словах дело, – коротко ответил Магомед Расулов и поднял стакан. – За Джабраила!

Они выпили, не чокаясь, и, прежде чем