Пожиратели звезд - Ромен Гари

Альмайо, улыбаясь, посмотрел на мать с благодарностью. Она так много для него сейчас сделает.

– Господин Альмайо…

Это был мистер Шелдон, адвокат; голос у него дрожал.

Альмайо жестом обвинителя ткнул в его сторону пальцем.

– Вы навлекли на меня несчастье, – сказал он. – Мне никогда не следовало приводить в порядок свои дела. А вы – честный. Ни за что не нужно мне было связываться с вами.

Поступая по-честному, у власти не удержишься. Мир – дерьмо, и нужно суметь оказаться на высоте…

Напоследок он взглянул на месье Антуана – жонглер стоял, расставив ноги, гордо выпятив грудь, в одной рубашке и подтяжках – аккуратно сложенный пиджак перекинут через руку.

Подлые индейцы уже вот так расстреляли одного Наполеона, и даже если это был и не Наполеон I – все в голове как-то путалось, и он никак не мог вспомнить, из Бонапартов или Бурбонов был мексиканский Максимилиан, – то все равно это был великий француз.

Пасть под пулями месье Антуан решил в лучших традициях мюзик-холла. Он не совсем понимал, ради чего ему предстоит умереть, и поэтому решил умереть за Францию – это его несколько приободрило. Сейчас, перед тем как прозвучит последняя команда, он попросит своих коллег запеть «Марсельезу», дабы уйти из жизни с республиканским гимном на устах – как наследник императорского престола, убитый в Южной Африке зулусами.

Альмайо теперь уже мог стоять лишь прислонившись к скале. В солнечных лучах вид музыкального клоуна в пышных штанах, заостренной шапочке, с крошечной скрипкой в руке и нарисованными в виде нотных знаков бровями на какой-то миг порадовал его; он вгляделся в неподвижное лицо куклы – чревовещатель держал ее на руках, она смотрела на Альмайо – и на мгновение почувствовал себя ребенком, впервые попавшим на карнавал и с восхищением бродящим в толпе по улицам Кристобаля в Санта-Крус. Но все это – цирк, жалкая дешевка, спекулянты, жулики, ловкие прохвосты, несчастные бродячие артисты – все это хорошо ему знакомо. В ярком свете солнечного дня они выглядят еще более жалкими и ничтожными.

Дневной свет всегда безжалостно лишает их и намека на тот сверхъестественно-таинственный вид, который они так старательно на себя напускают. Сейчас он с этими шарлатанами, со всем этим цирком покончит раз и навсегда: хорошая автоматная очередь – ничего иного своим бесконечным надувательством они и не заслужили.

Американка шагнула вперед, подошла к нему. Он отвернулся, стараясь не смотреть на нее.

Она нагоняла на него страх. Она еще вполне способна навредить, встать между ним и той единственной силой, что способна обеспечить спасение. Вечно она за него молилась, вечно она его любила, и это принесло несчастье. Именно ее доброта – этакая святость – стоила ему власти. Приказывая расстрелять ее, он сильно рисковал, ибо был уверен, что эта сволочь отправится прямиком на небеса и так их там всех достанет своими мольбами и любовью, что они простят его – и лишат тем самым последнего, но, может быть, все еще реального шанса.

– Встань на место, – не глядя на нее, хрипло произнес он.

– Хосе, ты не знаешь, что творишь. У тебя температура. Нужен пенициллин. В Гомбасе есть консул США, мистер Дикон. Я очень хорошо его знаю. Нужно только дождаться темноты, и я схожу за ним. Он тебя спрячет. После всего, что ты сделал для своей страны, Соединенные Штаты тебе многим обязаны. Нужно только дождаться вечера. Преподобный Хорват, прошу вас, помогите мне ухаживать за ним. Вы ведь знакомы с медициной, я уверена. Очень вас прошу, его нужно простить, он просто большой ребенок.

Д-р Хорват не шелохнулся. Не верил он в то, что Альмайо – большой ребенок, и все тут.

– Хосе…

Альмайо оттолкнул ее и выругался. Радецки подошел к нему и настойчиво заговорил о том, что нужно отменить приказ о расстреле американцев. Слишком поздно для такого шага.

Теперь уже нет смысла надеяться на то, что удастся свалить ответственность за убийство на новое правительство Рафаэля Гомеса и, как в Сан-Доминго, спровоцировать ввод в страну американских войск. Свидетелей многовато, к тому же солдаты из взвода карателей непременно все разболтают и выдадут его. Новым властям не составит никакого труда доказать правду.

Идея, конечно, замечательная и свидетельствует о его величайшем политическом гении, но теперь уже слишком поздно. Кужон терпеливо выслушивал все это, к Радецки он питал определенную слабость – лейтенантом тот был доверенным лицом самого Гитлера и остался верен ему до самого конца. Он всегда старался приглашать в страну всех уцелевших лейтенантов фюрера, ведь ему так нужна была любая помощь и поддержка. Радецки он выслушал, но затем лишь приподнял руки вверх, как делал нередко в дружеском кругу.

– О’кей, о’кей, но все же я это сделаю, это может принести удачу. Мальчишкой, когда я болел, мать убивала цыплят. Теперь цыплятами уже не отделаешься…

Он снова повернулся к солдатам, ждавшим команды.

Всех спас Чарли Кун.

Будучи в полном изнеможении, насмерть напуганный, он совсем забыл о лежавшей у него в кармане каблограмме. Вспомнил он о ней безо всякой видимой причины – единственным тому объяснением могло быть лишь самое настоящее вмешательство Провидения. Вот уже несколько минут он ожидал благоприятного момента, с тревогой вглядываясь в лицо Альмайо, на котором ясно читались все признаки отчаяния, боли, бредового состояния. Бандит-индеец уже почти обезумел, его трясло в лихорадке, он явно потерял много крови и стал похож на разъяренного умирающего быка, которому осталось лишь одно – мстить, круша рогами всех, кто попадется на пути. Он чувствовал свою погибель и знал, что ничто не в силах его спасти.

В такие минуты человек и за соломинку уцепиться готов.

Чарли Кун сунул дрожащую, влажную от пота руку в карман и прикрыл ею листок бумаги, словно боясь, что он улетит. Единственная надежда на спасение была в этой каблограмме, в том, что наивный и суеверный индеец, способный на любые преступления и убийства, окажется все-таки не в силах уничтожить того мечтательного ребенка, что живет в нем самом.

Чарли Кун выступил вперед:

– Прежде чем вы сделаете эту глупость, Хосе, я хочу все же сказать вам, что сдержал свое обещание. У меня для вас новость, поэтому-то сюда и приехал. Я нашел его, Хосе. Теперь вы можете с ним встретиться. Я знаю, где он.

Не было нужды называть имя. Альмайо тотчас понял, о ком речь. Он с недоверием поднял глаза, но Чарли Кун увидел, что во взгляде этого bandido загорелась хорошо ему знакомая наивная надежда. Это был взгляд человека, не утратившего веры, – горящий и жадный взгляд того, кто ни разу ни на миг не усомнился в существовании некоей всемогущей силы, ведающей судьбами людей. Взгляд настоящего верующего, да такого правоверного, что при виде его от гордости забилось бы сердце у монахов и священников всех времен – с тех пор, как первый служитель истинной веры из свиты Кортеса поверг наземь первый каменный идол.

– Вы полагаете, что я лгу, – сказал Чарли Кун. – Я не лгу. Говорю вам: именно поэтому я сюда и явился. Но я и не требую, чтобы вы поверили мне на слово. Взгляните. Вот каблограмма, полученная мной три дня назад. Он скрывается здесь. Здесь, в Гомбасе, в гостинице «Флорес».

Он вынул из кармана каблограмму и протянул Хосе, стараясь сдержать непроизвольную дрожь в руке. Но Альмайо не стал ее брать.

Он не нуждался в доказательствах.

Он хорошо знал, что это правда.

Он всегда знал, что наступит тот день, когда величайший артист всех времен пойдет-таки ему навстречу, одарит его своей благосклонностью. Чтобы заслужить это, он сделал все, что нужно. Всеми возможными способами доказывал свою добровольную преданность Тому, Кто обладает полной властью и невидимо управляет миром, Тому, Кто наделен высшим талантом и может сделать человека lider maximo. Внезапно его охватила радость и чувство глубокой благодарности – это была уже не просто надежда на спасение, на возможность вернуться к власти и разгромить своих врагов. Радость и благодарность он испытывал от сознания того, что люди доброй воли в этом мире не брошены на произвол судьбы – есть-таки потусторонняя сила, на которую они могут рассчитывать. Значит, есть все-таки кое-что помимо цирка, всех этих артистов с их дешевкой – «ловкими» фокусами. Есть высший, подлинный и всевластный талант, всемогущая сила, в существовании которой кужоны никогда не сомневались; падение древних богов лишь загнало эту веру чуть поглубже в их нутро. Прав был отец Хризостом, не лгали его учителя из монастыря Сан-Мигель. Он и в самом деле существует. И царит в этом мире мрака, голода и отчаяния. Может дать тебе власть и позволит сохранить ее.

Этот мир, земля – не просто свалка американских излишков. Правы были испанцы. И вполне естественно, что Джек явился в этот безвестный городишко – Гомбас – именно тогда, когда Хосе в нем нуждается как никогда прежде – когда лишь чудо может его спасти. Правы были священники, правы были испанцы, не лгали святые уста, их вселяющие надежду слова не были просто средством заставить индейцев безропотно сносить свою земную участь. Он вознагражден в своей вере. Альмайо почти совсем уже обессилел, предметы и лица плясали и плавали вокруг него, огненные мошки кружились в глазах и гудели в ушах; он давно бы уже свалился, если бы вера не поддерживала его изнутри. Не будь у него веры – не был бы он Хосе Альмайо.