Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит

знаешь, то и считай, что не знаешь», – говорил он[143]. «Много слушать и оставлять в стороне сомнительное, а о прочем говорить осторожно… много наблюдать и оставлять в стороне опасное, а в остальном действовать осторожно». Следовательно, всякий раз, когда его спрашивали о потусторонних материях, Конфуций переводил разговор на людей. На вопрос о служении духам умерших, он ответил: «Мы не умеем служить людям, как же можно служить духам?» Когда его спросили о самой смерти, он сказал: «Мы не знаем жизни, как же мы можем знать смерть?»[144] Словом, каждому миру свое время.

Один из конкретных примеров, как Конфуций сместил акцент с Неба на Землю, – перенос им внимания с почитания предков на сыновнюю почтительность. В Древнем Китае умершим действительно поклонялись. Верный консервативной составляющей своей натуры, Конфуций не предпринял ничего ради искоренения древних обрядов, связанных с предками. Он не отрицал существование духов умерших – напротив, советовал относиться к ним «так, как если бы они присутствовали рядом». Вместе с тем в фокусе его внимания находились живые близкие. Он подчеркивал, что наиболее священные узы – это узы, связывающие кровных родственников. Для него обязательства ныне существующих членов семьи друг перед другом были важнее долга перед ушедшими.

Но несмотря на то, что Конфуций столь сильно сместил акцент с Неба на Землю, нам не следует полагать, что он совершенно отделил Землю от Неба. Он не отвергал основные направления воззрений тех времен, в которых присутствовали Небо и Земля, пара божественных творцов, наполовину материальных и наполовину – более чем материальных, подчиняющихся верховному Шан-ди. При всей сдержанности в отношении сверхъестественного Конфуций не умалчивал о нем; где-то во вселенной имелась сила, которая на стороне правых. Следовательно, распространение праведности – это всеобщая потребность, а «воля Неба» – первое, что должен чтить цзюнь-цзы. Конфуций верил, что обладает мандатом на распространение своих учений. Когда во время «длинного перехода» на него напали в городе Куан, он подбадривал своих спутников словами: «Если бы Небо хотело погубить это просвещение, то я не имел бы участия в нем. Следовательно, оно не хочет погубить его; в таком случае, что же могут сделать мне куанцы?»[145] Чувствуя, что соотечественники пренебрегают им, он утешался мыслью: «Есть Небо, которое знает меня!» Из-под его пера вышло одно из наиболее часто цитируемых религиозных высказываний: «Если оскорбишь Небо, то некому будет молиться»[146].

Этот умеренный, пожалуй, даже приглушенный теизм позволяет нам понять, почему современный ученый-конфуцианец способен написать, что «высший конфуцианский идеал – единство Человека и Неба», добавив, что в учении о срединном пути о нем говорится как о «человеке, образующем триединство с Небом и Землей»[147]. Определив это единство или триединство как конечную цель конфуцианской программы, мы можем выявить ее последовательные этапы, в которых наше недавнее перечисление остановилось, не доходя цели. Программа становления человека в полном смысле слова подразумевает последовательное возвышение над эгоизмом, кумовством, провинциализмом, этноцентризмом и шовинистическим национализмом и (как нам сейчас следует добавить) изолированным, самодостаточным гуманизмом. Продолжая словами только что процитированного конфуцианского ученого,

для того чтобы сделаться достойными партнерами Неба, мы должны постоянно поддерживать связь с тем безмолвным озарением, которое ослепительно освещает правильность и принципы у нас в сердце и разуме. Если мы не в состоянии преодолеть ограничения, свойственные нашему виду, самое большее, на что мы можем рассчитывать, – это исключительный нерелигиозный гуманизм, выступающий за человека как меру всех вещей. В отличие от него, конфуцианский гуманизм инклюзивен; он основан на «антропокосмической» концепции. Человечество в его всеобъемлющей полноте «образует единое тело с Небом, Землей и мириадами вещей», позволяя нам олицетворять космос в нашем восприятии[148].

Влияние на Китай

В своей книге «Следующий миллион лет» Чарльз Галтон Дарвин отмечает, что каждый, кто хочет оказать ощутимое влияние на человеческую историю, имеет на выбор три уровня, чтобы действовать на них. Агент влияния может выбрать непосредственную политическую деятельность, создать вероучение или попытаться генетически изменить человека как вид. Первый метод наименее надежен, так как результаты политических действий редко переживают того, кто их осуществляет. Третий невыполним, так как даже если бы мы располагали знаниями и технологиями, политику в отношении генетики было бы трудно проводить даже в течение краткого периода и от нее почти наверняка отказались бы еще до достижения ощутимого эффекта. «Вот почему, – заключает Дарвин, – вероучение – лучшее, на что может возлагать практические надежды человек, желающий управлять своей будущей участью»[149].

История не знает более наглядного подтверждения этих слов, нежели труд Конфуция. На протяжении более чем двух тысяч лет его учения оказывали глубокое влияние на четверть населения земного шара. Их возвышение воспринимается как история успеха, ибо неслыханный итог на первый взгляд ничем не примечательной карьеры Конфуция положил начало целому сословию ученых, которые стали правящей элитой страны, а сам Конфуций – наиболее видной фигурой в истории Китая. В 130 г. до н. э. конфуцианские тексты были сделаны основной дисциплиной для подготовки чиновников и остались таковыми (с перерывом на период политического распада в 200–600 гг.) вплоть до самого падения империи в 1905 году. При той же династии Хань конфуцианство стало, по сути дела, государственной религией Китая; в 59 г. н. э. во всех городских учебных заведениях было приказано совершать жертвоприношения Конфуцию, а в VII–VIII веках в каждой провинции страны возводились храмы в качестве святилищ самого Конфуция и его наиболее выдающихся учеников. Знаменитые китайские экзамены на звание государственных чиновников, придавшие демократический характер государственной службе за столетия до того, как остальной мир смог хотя бы мечтать об этом, строились на корпусе конфуцианских текстов. При династии Сун (с конца Х и до конца XIII века) эта система была усовершенствована и сохранялась до начала нашего века.

Общую мысль о силе «вероучения» Дарвин продолжает словами о том, что «китайскую цивилизацию [для формирования которой так много сделало вероучение Конфуция] следует принять как образец в большей мере, чем какую-либо другую цивилизацию мира». Мы не станем заходить настолько далеко. За неимением мерила, с помощью которого можно было бы качественно ранжировать цивилизации, мы довольствуемся количественной оценкой, где объективный рассказ ведут цифры. В отличие от Европы и даже Индии, Китай оставался объединенным, создавая политическую структуру, которая в период своего расцвета охватывала треть человеческого рода. Китайская империя просуществовала в условиях господства ряда династий на протяжении более чем двух тысячелетий – по сравнению с таким сроком империи Александра Македонского, Юлия Цезаря и Наполеона выглядят эфемерными. Если же помножить количество