Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Нура.

Вымытый, благоухающий, причесанный, одетый во все свежее, я вернулся и вошел к ней в дом, ударившись о косяк.

Нура – прекрасная, светлоликая, темноволосая, в воздушном, почти прозрачном платье – возлежала на циновке; она не поднялась мне навстречу, но обратила на меня свой пристальный взор:

– Это ты?

Довольно странно было услышать от нее такой вопрос! Мы провели вместе целый день, я предупредил ее о своем визите, и вдруг она встречает меня такими словами.

– Это я!

Мой ответ прозвучал как-то нелепо, столь же глупо, сколь и бессмысленно. И ничего не значил… или же наоборот… он содержал то, что подразумевалось под нашими обыденными словами, разговор, который можно было бы передать так: «Неужели это пришел ты, тот, кто любит меня?» – «Да, я тот самый, и я пришел любить тебя!»

Нура молчала. Ее молчание казалось мне осязаемым. Я все еще колебался:

– Я тебя не побеспокоил?

– Ты меня никогда не беспокоишь, – прошептала она тоном, вопиющим об обратном.

Как мне высвободить в себе эту бьющую через край, эту рвущуюся наружу нежность?

Нура села на циновке, скрестив ноги, и сделала вид, что не замечает моего присутствия. Подчиняясь какому-то внутреннему призыву, она, словно не было ничего важнее, собрала волосы в пучок, обнажив нежный затылок, бледный и хрупкий, как выросший в тени цветок. А потом зевнула, явив розовый рот с перламутровыми зубками, и подавила вздох.

Я все еще топтался в дверях.

Она на меня не смотрела, но я постоянно ощущал на себе ее бдительный взгляд из-под полуопущенных век с бахромой загнутых ресниц.

Я сделал шаг к ней.

Она развернулась, с бесстыдным одобрением молча воззрилась на меня. Она ждала. Она заранее покорялась. Ее пассивность взывала к моей активности. С вялой податливостью она едва заметно улыбнулась.

Утратив всякое достоинство, я опустился на колени, схватил ее ладони и тотчас растрогался до слез оттого, какие они маленькие, какие теплые, какие нежные и какие ждущие. Я десять раз, сто раз целовал ее хрупкие запястья, сгорая от желания дать ей понять, что обожаю ее, преклоняюсь перед ней и мечтаю лишь о ее счастье.

Она шаловливо взяла меня за подбородок, подняла к себе мое лицо и по-детски подставила мне свою бархатистую щеку. Раскусив ее хитрость, я пренебрег щекой и прильнул к ее рту. Наши губы мгновенно слились. Властные. Трепещущие. Нура вздохнула от облегчения. Потом от наслаждения. Наши языки, прохладные, пылкие, ловкие, ласкались и жадно искали друг друга.

Нура легла на спину и притянула меня к себе. Я боялся раздавить ее, но она упорно не отпускала меня, ее глаза с мольбой погрузились в мои. Ее переполняло нетерпение. Она ждала от меня полного наслаждения.

Я вошел в нее.

И тотчас неопровержимо доказал: мой половой орган был создан для того, чтобы проникнуть в нее. Она что-то изумленно, радостно, жадно залепетала. Мы не сводили друг с друга глаз, которые в каждое мгновение вопрошали: «Тебе так нравится? Ты это ощущаешь?» И наши гортани отвечали уханьем, рычанием, хрипами, завыванием.

Я много раз сдерживал себя, чтобы не кончить.

Внезапно Нура застыла и широко раскрытыми, увлажнившимися и потемневшими глазами посмотрела на меня. Мне казалось, что в моем взгляде она ищет кого-то другого, не того, кто проник в нее, не внимательного, нежного и сильного Ноама, а отринувшего всякую ласковость, властного завоевателя, победителя, который сломит ее самоконтроль.

Я выгнулся и мощным движением опять вошел в нее.

Удовлетворенная, Нура вновь расслабилась.

Я наталкивался на нее, бился об нее, пробегавшие по ее лицу судороги доказывали, что она проявляет острое любопытство к тому, что с ней происходит, к тому, что сейчас произойдет. Она содрогалась под моим натиском, пребывая одновременно в сознании и в забытьи. Уши у нее покраснели, шея побагровела, грудь покрылась пятнами. Она задыхалась.

Нура закричала. Я тоже. То, что я терял в нежности, в чувствительности, в неге, я обретал в возбуждении. Нечто было сильнее нас. Моя пылкость перестала принадлежать мне, она пронзала меня, я сам подвергался ей, подчинялся ее могуществу. Мы с Нурой испытывали какое-то безумие.

Со сведенными пальцами ног, стиснув кулаки, мотая головой из стороны в сторону, она застонала. Я в тревоге замер.

Она резко потребовала:

– Продолжай!

Я подналег. Она колотила меня в грудь, царапала, била по лицу, как будто сопротивлялась, и это позволяло ей обратное – возможность полностью принять проникновение моего тела в ее.

Она задрожала, взвыла, и мы одновременно кончили.

Чудо случилось.

Мы были подавлены.

Все стало простым, одновременно мощным и банальным. Мы больше не ждали, не надеялись: мы имели, мы обрели.

Неожиданно сделавшись какой-то жалкой, она свернулась клубком в моих объятиях, и это меня тронуло. Какое счастье избавиться от напряжения, от неудовлетворенности, от вынужденного пустословия, от желаний и сожалений, быть спаянными воедино и расслабленными, прислушиваться к пульсирующей в нас жизни! Мы наслаждались настоящим, насыщенные своей силой, своей молодостью.

Когда я вскочил, чтобы дать ей попить, Нура посмотрела на меня тревожными влажными глазами. Ее взгляд превращал меня в самца, грозного, великолепного.

Она неотрывно следила за мной, и это меня преображало. Впервые в жизни мне пришло в голову, что я очень даже неплох.

* * *

Является ли препятствие обязательным условием для счастья?

Едва я вкусил наслаждение в объятиях Нуры, как долг вырвал меня из них. Озеро подымалось; ручьи переполнялись; размокшие поля отвергали семена, а оставшаяся растительность загнивала от сырости. Все это усугубляло тревоги Тибора.

Поначалу я не обращал внимания, ослепленный Нурой, которая посвящала меня в несказанные радости: в обнимку с ней молчать и бездельничать по утрам на нашем ложе; непрестанно целовать это тело, которое она больше не защищала; позволять ей полдня причесывать меня, чтобы добиться «хорошеньких», «жутких» или «смешных» результатов. Мог ли я подозревать, что мне понравится быть девчоночьей игрушкой? Мог ли я предполагать, что буду таять, когда она надо мной насмехается? С Нурой, которая последовательно перевоплощалась в одну, в другую, в пятую, в десятую женщину, не соскучишься! На самом деле она была несметным числом женщин: то покорная, то властная, то сладострастная, то апатичная, то перевозбужденная. В постели она изобретала все новые сюрпризы: гибкая и пассивная, самоуверенная и напряженная, торопливая и пламенеющая, медлительная и вялая, манящая и похотливая, дразнящая и решительная, развратная и стыдливая, податливая и неприступная, чувствительная и неприкасаемая, предприимчивая и ненасытная.

Точно так же как она вмещала в себя все типы женщин, я олицетворял все виды мужчин: любовника, возлюбленного, друга, врага, эгоиста, благодетеля,