Смерть на выбор - Марианна Баконина

— Здравствуйте, будьте добры Глеба Ершова. — Журналист постарался говорить нейтрально и убедительно. На том конце провода некто с ворчливым голосом пообещал посмотреть, дома ли Глеб. Ждать пришлось довольно долго. А когда Максим наконец услышал сонный голос библиотечного труженика, то не сразу сориентировался, что сказать. То есть он заранее придумал зачин беседы, но успел позабыть его.

— Привет. Это Максим Самохин. Я тебя разбудил?

— Да, я собирался проспать еще минимум час… — хамски ответил Глеб. Настоящая акула пера в подобных случаях спуску не дает. Максим собрался и подтянулся:

— Извини, но я не просто чтобы поболтать. Как собеседник ты сто десятый в очереди…

— Тогда я пошел досыпать. — Несносный тип немедленно вклинился в незавершенную тираду.

— Постой. Ты вчера видел Нину? — заторопился журналист.

— Это вопрос ревнивого мужа? — Этот тип не устает самоутверждаться. Несмотря ни на что! Соперничек! (Максим позабыл, вернее, не считал нужным вспоминать о том, что Глеб некогда был явно влюблен в его жену Нину.)

— Погоди ты с ревностью! Ты вчера ее видел на работе?

— Вчера у меня был библиотечный день… — Очень оригинальный подход — библиотечный день у работника библиотеки. Максим хмыкнул, но от комментариев воздержался. Не до того. — А в чем дело?

— Просто Нина куда-то запропастилась. Как ушла вчера утром на работу…

Весь гонор Глеба испарился, словно золотая рыбка, которую попросили списать внешние долги России.

— Ты хочешь сказать, ее не было всю ночь?! — Теперь Глеб попросту орал. Максим даже отвел от уха телефонную трубку, дабы не травмировать барабанные перепонки. — И ты спокойненько сидишь до утра, дожидаешься известий, как скотина бесчувственная!

Насчет скотства и бесчувственности у журналиста было особое мнение. При других обстоятельствах можно было бы и поспорить. Но он опять блеснул выдержкой:

— Слушай, ты несешь чушь. Лучше давай прикинем, ты знаешь кого-нибудь, кто был вчера в этом вашем отделе рукописей?

— Это ты городишь чушь. Естественно, знаю.

— Тогда выясни, когда Нина ушла вчера с работы, и тут же перезвони мне.

Глеб, оказывается, умел действовать почти молниеносно. Не прошло и двух минут, а он уже отчитывался:

— Я дозвонился до Маргариты Львовны. Наш лучший библиограф. Она видела ее вчера около четырех. А когда Нина ушла — не знает. Тут ничего удивительного — ты сам видел, как у нас столы стоят. Кабинетов отдельных нет, но все разъединены шкафами.

Действительно, в закутке с окнами на Екатерининский сквер в пределах прямой видимости стояли лишь два рабочих стола — Нинин и Глебов. Остальных сотрудников, кроме занятых на выдаче заказов, было не видно и не слышно.

— И что теперь делать? — продолжал Глеб.

— Может, рванем в «Публичку»? И там на месте все разведаем? — Ничего более конструктивного Максим придумать не смог. Глеб не возражал.

Через пятнадцать минут они встретились на Садовой, еще через пять минут стояли у Нининого стола. А на столе стояла ее сумка — черный кожаный рюкзачок. Творение трудолюбивых голландцев. Подарок Максима на Новый год. А на крючке, вбитом с обратной стороны шкафа с ценными образцами печатного ремесла, висела ее шубка. Рыжая лиса. Тоже подарок мужа. Все мило, спокойно и обыденно. Чистые листы бумаги, шариковая ручка, стопка книг на правом краю, синяя кобальтово-фарфоровая вазочка, в данный момент пустая, рядом китайская чашка — синий узор по белому — на случай чаепития, и стаканчик с исписанными ручками — сколько ее ругали за дурную привычку хранить старье, только именно от дурных привычек и не удается избавиться, слева забитые рукописями папки. Стол как стол. В меру живописный, рабочий…

— И что? — первым очнулся от порожденного парализующей обыденностью сна Максим, все же у него и опыт, и закалка.

— Все вроде на месте…

— Кроме Нины! — Он схватил сумочку и решительно вытряхнул содержимое на стол. Тоже ничего примечательного: гобеленовая сумочка с косметикой, еще одна ручка, шелковый носовой платок, записная книжка, бумажник, ключи на брелке в виде кандальных цепей. Смятый газетный лист. Максим быстрым взглядом прирожденного газетчика просмотрел его, не обнаружил никаких пометок и прочих особых примет.

— Посмотри, может, в папках есть что-то необычное.

Глеб послушно начал шелестеть бумагами. Максим же занялся бумажником и косметичкой. Триста тысяч, мелочь и жетоны на метро, какие-то несусветные чеки и справки, опять же свидетельствующие о безалаберности и неорганизованном складе ума хозяйки. Косметика тоже в беспорядке: помада, которой Нина никогда не пользовалась — Максим, как муж, знал это наверняка, — пудреница, еще один носовой платок, темно-коричневая коробочка с тенями, кисточки и палочки и странная пластмассовая лепешка с аппендиксообразным отростком. От подробного досмотра его отвлек Глеб:

— Здесь статья, мне ее Нина позавчера показывала, реферат для доклада на апрельской конференции в Институте востоковедения, в просторечии в ИВАНе, диссертация некоего Вадима Петрова. Тема профильная — списки Пятериц, хранящиеся в наших фондах. Все.

— И ничего такого-этакого?

Библиотечный ученый отрицательно покачал головой. Максим вновь склонился над россыпью дамских вещичек, взял в руки странную лепешечку.

— Что это? — порывистый историк чуть не вывернул ему руку.

— Не знаю, — честно ответил журналист. — Какой-нибудь прибор для подкручивания ресниц.

— Дурак, у нас парень недавно вернулся из Эмиратов, однокурсник Нинин, я его тоже знаю, вместе на сборах были. — Максим внимательно слушал и никак не мог понять, почему столько волнений из-за пластиковой фигульки. Все-таки ученые страдают вялостью мысли и болезненной страстью к подробностям. — Он там занимается экономическими контактами их шейхов с нашими бонзами. На серьезном уровне — включая всякий противошпионаж. Он похожую штучку показывал, говорил, что это какой-то одноразовый жучок для лопухов: кидаешь в карман — и день можешь слушать, о чем лопух говорит…

Теперь Максим отобрал у Глеба кусочек черного пластика. Вгляделся в него повнимательнее и обругал себя кретином третьей степени. Мысленно. Не делиться же сокровенным с библиотечным пылесборщиком и могильщиком истории, который скорее, чем ас петербургской журналистики, опознал очевидного клопа, жучка, или какие еще названия придумали для подслушивающих устройств?

— Значит, тут рука Николая Яковлевича. — Максим и сам не заметил, что бормочет вслух.

— Какого Николая Яковлевича? — как и положено, оторопел ученый.

Отвечать Максим не счел необходимым. Он попросту сгреб все, кроме микрофона, обратно в рюкзачок, еще раз пристально осмотрел стол, зажал темно-серый пластиковый жучок в ладони и, повернувшись на каблуках, покинул построенный при помощи шкафов и полок кабинет.

Он почти бежал по утренним пустынным библиотечным переходам. Следом торопился Глеб. Бежал, судорожно распахивая нужные двери: к выходу репортера вел точный инстинкт. Инстинкт подсказывал очевидный вывод: «Очень, очень похоже на специфический почерк соответствующей спецслужбы. Давно отработанная методика». И только на сакраментальный российский вопрос «Что делать?» инстинкт ответить не мог.

Нина очухалась и попробовала сообразить, который час и где она, собственно, находится. Определить время не удалось. Зато смогла кое-как осмотреть помещение. Вернее, узилище. Подлинная средневековая темница, никаких реверансов в сторону двадцатого века, единственное исключение — тусклая электрическая лампочка под потолком, все остальное явно сделано под присмотром строгих консультантов, неутомимо боровшихся за абсолютную аутентичность тюремной камеры, чтобы все было точно так, как в эпоху сожжения Джордано Бруно и мятежа Ивана Болотникова. Даже стены не бетонные, а кирпичные, сводчатые, с живописными потеками, в дальнем углу настоящая капель. Мебели, как и полагается, никакой. В те былинные времена топчаны и табуреты выдавали только высокопоставленным заключенным. Нину таковой не сочли. Приходилось довольствоваться драной рогожкой, вероятно, в старину добавили бы и ворох соломы, но с соломой в большом постиндустриальном городе напряженка. Зато нашлись тяжеленные кандалы с громадными чугунными браслетами, цепи крепко-накрепко вмурованы в стену, тронутые ржавчиной браслеты привинчены к рукам. Запястья уже расцарапаны. И весит вся конструкция не меньше десяти килограммов — и сразу же заставляет вспомнить о времени нынешнем, когда злоумышленников приковывают к батареям элегантной продукцией из нержавейки — легко, гигиенично, гуманно. Впрочем, условия задачи, которую надо решить, следует принимать такими, какие они есть, — о гуманизме хозяева темницы явно не помышляли.