Победитель - Андрей Волос

— Ну да…

— Пойдемте, я с вами постою. Только бумаги уберите. А то, неровен час, недосчитаетесь…

В тамбуре колеса стучали громче. Кроме того, из приоткрытой двери межвагонного перехода летел грохот сцепного устройства. Короче говоря, их вряд ли кто-нибудь мог подслушать.

— Я вот что хочу сказать, — начал Плетнев, когда нефтяник закурил и, явно нервничая, принялся беспрестанно стряхивать пепел с еще не успевшей им обзавестись сигареты. — Вы очень неосторожно себя ведете…

— Я ведь!..

— Минуту! Сначала вы ругаете политику партии и правительства…

— Да ведь я!..

— Не перебивайте, — строго сказал Плетнев. — Это в ваших интересах… Да, ругаете. Указываете на серьезные недостатки. Отказываете руководству страны в способности подумать о завтрашнем дне. Разве не так?.. Потом признаетесь, что почитываете особого рода литературу. Самиздатовскую. Иными словами — нелегальную…

Валерий Павлович горестно мотал головой, но мотал как-то наискось. Понять, что он хочет этим движением выразить — отрицание или согласие, — было совершенно невозможно.

— А вслед за тем подсовываете секретные документы!

— Господи, да ведь это!..

— Скажете, не секретный? — спросил Плетнев.

— Секретный, но…

Плетнев смотрел на его смятенное, испуганное лицо и со странным чувством понимал, что ему это немного приятно — и испуг его приятен, и то, как лихорадочно думает он сейчас, чем этот разговор в конце концов для него обернется…

Честно говоря, Плетневу было совершенно плевать, кому и какие карты он показывает, о каких толкует самиздатовских книгах, как относится к руководству страны. Есть Пятое управление, это их забота. Плетнев искренне хотел его предостеречь, потому что он был ему симпатичен. И все-таки чувствовал удовольствие от того, что он стоит передо ним — такой беззащитный и несчастный, а Плетнев властвует над ним и может, если вздумается, одним легким движением обрушить всю его жизнь, которую он с натугой, через силу, как все советские люди, строит!..

— Ну, неважно, — осекся Плетнев и сказал совсем другим тоном: — Вы старше, мне даже неловко вам это говорить, но… Просто я немного в курсе дела. Надо вам поаккуратней. Этак можно нажить себе большие неприятности, Валерий Палыч… Вы про такую организацию — КГБ — никогда не слышали? Еще вот песня есть про то, как… не помню точно, но там шпион просит дать ему «заводов советских план». И сулит за это «жемчуга стакан», кажется. Смешная песня. «Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала — нет!» Неужели не знаете? В общем, последняя фраза так звучит: «С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде!» Понимаете? Так что уж вы осторожней…

Валерий Павлович надрывно вздохнул и растоптал окурок. Они пошли обратно. Вагон кидало, то и дело приходилось опираться то о стенку, то об оконный поручень.

* * *

Воспитательная беседа произвела на нефтяника и любителя словесности самое благотворное действие. О самиздате он больше не заикался, толковал преимущественно о «Капитанской дочке» и «Хаджи-Мурате», да и то под углом зрения исключительно верноподданическим. Но все равно им приятно было ехать. Плетневу, во всяком случае. Ближе к ночи снова подзакусили, напились чаю и завалились, но Плетнев долго не спал — думал о всякой всячине: как там Вера, когда он ее увидит, и что она скажет, и что он ответит… а колеса стучали свое, баюкали и бормотали что-то приятное.

Проснулись за Тулой, и уже все было иначе. Дождь сек серо-черные леса, кое-где еще заплатанные жалкой желтизной, ломкие струйки бежали по стеклу, позвякивали ложки в пустых стаканах, сами стаканы брякали подчас в подстаканниках, хмурая проводница собирала белье и раздавала билеты… Настроение уже было не разговорное — мысли, будто виноградные усики к шпалере, тянулись к станции прибытия, до которой оставалось совсем недолго; и толклись там, в Москве, еще не доехав, но уже вернувшись из беззаботного отпускного времени…

Платформы подмосковных электричек сначала быстролетно промелькивали, а потом поезд сильно сбавил ход, и уже можно было спокойно прочесть название каждой. Щербинка… Бутово…

В дверь постучали, и она открылась.

— Добрый день, — сказал человек лет тридцати в милицейской форме с погонами капитана.

Тон его был корректным — ну уж таким корректным, что хоть остановки объявляй!..

Лицо капитана было стандартным, неприметным, будто штампованным. Но в короткой темной челке надо лбом белела седая прядь. И Плетнев безотчетно подумал, что ПГУ парню не светит — с такой-то меткой!..

За спиной капитана маячил сержант.

— Ваши документы, пожалуйста! Билет и паспорт!..

В первую секунду Валерий Павлович застыл. Даже, кажется, побледнел, как будто его застали на месте преступления. Потом засуетился, хлопотно шаря сначала по внутренним карманам пиджака, а затем и плаща, беспрестанно повторяя шепотом: «Сейчас-сейчас-сейчас!.. Сейчас-сейчас-сейчас!..» Плетнев, повернувшись к нему спиной, раскрыл свое собственное удостоверение. Офицер мазнул по нему взглядом.

— Вот! Прошу! — Радостно улыбаясь, Валерий Павлович протягивал паспорт.

Капитан неспешно сличил фотографию, пролистал… удивленно поднял брови.

— Валерий Павлович, вы где прописаны?

— Я? В Нижневартовске, — поспешно ответил попутчик.

— А по какой причине направляетесь в Москву?

— Так сын же у меня. — Валерий Павлович непонимающе развел руками. — Сын учится в Нефтяном институте. Я хочу его навестить. По пути, так сказать. Я с курорта еду…

— Вам не должны были продавать билет до Москвы, — сказал капитан. — Вам следовало лететь самолетом. Из Адлера. Непосредственно к месту проживания.

— Почему?!

— Вам потом объяснят.

— Да, но…

— Возьмите вещи, — бесцветно приказал капитан. — Милиционер проводит до шестого вагона. С вокзала вас отвезут в аэропорт Домодедово.

— Товарищ капитан! — встрял Плетнев, свойски улыбаясь. — Может быть, в качестве исключения? Пусть человек с сыном повидается!..

— Прошу вас, побыстрее, — сухо сказал капитан, глядя в сторону.

Валерий Павлович поспешно облачался в плащ. Протянул руку:

— Ну!.. видите, как!..

И вышел в коридор.

Капитан прикрыл дверь и повернулся к Плетневу. Глаза его сощурились от злости.

— Ваше звание!

— Старший лейтенант Плетнев!

— Вы что себе позволяете, товарищ старший лейтенант! Кто вам дал право при посторонних!.. — Он орал яростным полушепотом, желваки так и играли на скулах. — Вам должно быть хорошо известно, что Москва на особом положении! Идет подготовка к Олимпиаде! А вы!.. — Смерил Плетнева презрительным взглядом. — Как только таких в органы берут!..

Шагнул за порог и с демонстративным лязгом задвинул за собой дверь…

Немота

Время текло, ложилось тонкими слоями, каждый из которых был совсем прозрачным, но если посмотришь через несколько, то уж и не все, пожалуй, разглядишь. Ольга училась, старалась, была отличницей, страшилась тети, не устававшей повторять, что если в семиклассном аттестате у нее будет хоть одна оценка «удовл.», то отправят ее пасти колхозный скот и зарабатывать трудодни. Жизнь никак не хотела возвращаться в нормальную колею — муку все еще считали чашками да стаканами, вся еда шла на порции, на щепотки, и хлеб, когда был, делили как просфору — чуть ли не по крошкам. Едва обзавелись коровенкой — так ее украли, когда дядька Лавр перестал спать в хлеву. Похоже, кто-то из своих навещал, из знакомых, потому что собака не подняла тревоги, и дядька ее чуть не убил — Ольга собой загораживала. В общем, снова настала черная полоса. В школу она брала с собой два заскорузлых драника с шелухой. Хлеб с салом ели на переменах только дети колхозных начальников. После занятий стрелой летела домой, чтобы впрячься в хозяйство. Как стаивал снег, ходила к тетке Антонине на Глиняную горку. Тетка Антонина делала кирпичи. Она была совсем уж голь, по теплу жила в шалаше, а в холода бывший кузнец Митрохин пускал ее в колхозный хлев. «Эх, — говорила тетка Антонина, с нечеловеческой натугой мешая глину. — Олюшка-Оля!.. Единственное для нас спасение — кирпичи делать! Люди купят за какие-то мелочи — и хорошо!..»

Школа кончилась. Ни одной оценки «удовл.» в аттестате не оказалось, но все равно все понимали — теперь нужно ей идти работать в полную силу, поддерживать семью. Однако дядя, покряхтев, решил, что раз она такая умная, то нужно учиться дальше, а поскольку здесь учиться негде, то придется уехать, а раз она уедет, то одним ртом станет меньше, и тогда они тут сами как-нибудь прокормятся.

В Москве у троюродного дядьки Василия была комната восьми квадратных метров. Две ночи они с его младшим сынишкой Борькой спали на сундуке, крепко обнявшись, чтобы не упасть, а на третий день дядька Василий взял ее за руку и повел искать учебу с общежитием. И все сложилось самым лучшим образом! Правда, ни метрики, ни паспорта у нее не было, но деревенский дядька Лавр прислал вымоленную в сельсовете подходящую справку, Ольга сдала экзамены на пятерки, поступила в медучилище и получила стипендию!