Время меча - Юрий Нестеренко

— Между прочим, ну и наговорили вы Курибаю, — неодобрительно заметил Эйрих, когда становище осталось позади. — Вы же почти позвали его в гости.

— Я рассказал ему, что армия Тарвилона могуча, а крепости неприступны!

— возмутилась Элина.

— Все, что вы говорили о тарвилонской армии, Курибай делил на четыре. Он не так глуп, чтобы ожидать, что вы скажете ему правду. А вот из остальных вопросов он мог составить себе вполне полное представление, что Тарвилон — достаточно благополучная и небедная страна с мягким климатом, благодаря которому у его коней не будет проблем с кормом, а у его солдат — с продвижением. При этом тарвилонские города пользуются значительной самостоятельностью, да и власть короля над баронами далеко не абсолютна — а это значит, что в критических условиях тарвилонцам будет трудно быстро организовать централизованное сопротивление. Короче говоря, ваш рассказ был бы увесистым камушком на чашу весов, склоняющуюся в пользу похода на Запад.

— Вы сказали — был бы? — с надеждой переспросила Элина, чувствуя, что краснеет от стыда за свою недальновидность.

— Разумеется. Мой перевод сильно отличался от оригинала. Теперь Курибай думает, что тарвилонские почвы бедны и не родят в достаточном количестве сочной травы для коней, климат суров, случаются заморозки даже летом, от дурной воды часто вспыхивают эпидемии, зато среди жителей процветает культ воинов, поскольку основой тарвилонской внешней политики являются завоевательные походы с целью захватить более удобные для жизни земли. Не знаю, насколько он мне поверил, но это в любом случае лучше того, что рассказали вы.

— А что вы рассказали о своей стране?

— Примерно то же самое, хотя и нарисовал более благополучную картину

— хан бы заподозрил неладное, если бы я стал открыто жаловаться на свою родину, в степи это не принято. Но, сравнив мой рассказ с якобы вашим, он должен был сделать вывод, что ситуация в наших странах схожая, а разница в рассказах обусловлена как раз моими патриотическими чувствами. При этом я не упускал случая тонко польстить ему…

— Кстати, Эйрих, вы так и не говорили мне, откуда вы родом.

— Я и сам не знаю, — просто ответил Эйрих.

— Как это? — Элина повернула к нему удивленное лицо. — Я понимаю, как человек может не знать своих родителей, но как можно не знать своей страны? Какой ваш родной язык?

— Люди, воспитывавшие меня, говорили на разных языках. И я не знаю, откуда был привезен к ним. Видимо, из какого-то королевства Запада.

— Да уж, на выходца с Востока вы вряд ли похожи.

— Вы думаете? — Эйрих на минуту отвернулся, а когда повернулся вновь, Элина едва не вскрикнула. На нее смотрел кочевник. Раскосые глаза, широкие скулы, тонкая нитка черных усов по верхней губе… Лишь вглядевшись в это лицо, она узнала черты Эйриха. Затем его лицо вновь изменилось, принимая обычные очертания. Рукой он разгладил усы.

— Как вы это делаете? — спросила изумленная графиня.

— Это старинная методика, в которой, однако, нет никакой мистики. Тренировка лицевых мышц позволяет достигать достаточно эффектных результатов.

— Кажется, вы могли бы пересечь степи и без пайцзы, — пробормотала Элина.

— Да, и однажды я это проделал. Но с пайцзой надежнее. К тому же долгое время сохранять измененное лицо утомительно.

— Так вы говорите — вас куда-то привезли во младенчестве? Стало быть, вас похитили?

— Может быть и так.

— Тогда, возможно, в ваших жилах течет благородная кровь?

— Эрвард, романтические фантазии оставьте бардам. Скорее всего я был десятым ребенком в семье какого-нибудь бедняка или незаконнорожденным, и родители сами были рады от меня избавиться.

— Ваши воспитатели никогда не рассказывали вам об этом?

— Это не в их правилах.

— А кем они вообще были?

— Вы задаете слишком много вопросов. Я же не спрашиваю вас о цели вашего путешествия.

— А если я расскажу вам? — любопытство Элины было распалено, и она и впрямь готова была открыться.

— Мы не в меняльной конторе.

Графиня обиженно отвернулась. Дальше поехали молча.

Этот разговор заставил Элину вспомнить, что она и сама не знает, в какой стране родилась и кто ее мать. Ее первым воспоминанием был теплый летний день. Она лежала в повозке с брезентовым верхом, и лучики солнца иглами пронзали дырявый брезент. Затем свет вдруг хлынул внутрь, и большой человек взял ее на руки и вынес из повозки. Его латы сверкали на солнце, и от его черной бороды пахло дымом. Этот человек был ее отец. «Запомни, Элина,

— сказал он, — сегодня день великой победы. Мы взяли Медден, хотя их было втрое больше нас. « Он повернул ее, так что она увидела уходящую вдаль зеленую равнину, фигурно разрезанную надвое змеящейся синей и золотой от солнца рекой, и над рекой — белые каменные стены какого-то города, на которыми медленно поднимались в голубое небо черные клубы дыма, кое-где подсвеченные снизу оранжевыми всполохами. От города к тому месту, где стояли повозки, и обратно тянулись пешие и конные люди в сияющих панцирях, кольчугах, просто кожаных доспехах, с копьями, мечами и луками; многие из тех, что двигались к повозкам, волокли на себе тюки с каким-то скарбом. Во всей картине было ощущение веселья и праздника. Потом рядом вдруг застучали копыта, и человек на коне заслонил солнце. Элина увидела, как его темный силуэт приложил к шлему два пальца в кольчужной перчатке, а затем протянул ее отцу свиток с болтавшейся на шнурке сургучной печатью: «Господин капитан, пакет от его светлости. « Ее отец поставил дочь на траву и принял пакет; Элина увидела совсем близко от себя длинные лошадиные ноги, и ей стало неуютно. Она посмотрела вверх, на отца, потом на всадника; тот меж тем поворотил коня, намереваясь ехать, и в какой-то момент Элина отчетливо увидела снизу на фоне неба его профиль, в тот же миг осознав, что это — страшный, очень страшный человек. Она пронзительно закричала, прижимаясь к ногам отца…

Больше о том дне Элина ничего не помнила и не представляла себе, что именно могло ее напугать в обыкновенном вестовом. Впрочем, мало ли какие нелепые страхи могут родиться в сознании ребенка, еще только познающего большой и непонятный мир? Так или иначе, впоследствии она не отличалась столь постыдной трусостью. Своей родиной, со слов графа, Элина считала Тарвилон — еще задолго до того, как впервые увидела эту страну; возвращение Айзендорга в Роллендаль стало для нее и ее собственным возвращением, а подлинное место рождения не слишком ее интересовало. Многим это показалось бы странным, но не особенно интересовалась Элина и женщиной, которая произвела ее на свет. Выросшая без матери, она полагала такой порядок вещей совершенно естественным; о том, что мама бывает у всякого ребенка, она узнала лишь незадолго до возвращения в Тарвилон. Тогда же на ее вопрос отец ответил ей, что ее мать умерла, и Элина, знакомая со смертью лучше, чем обычные дети ее возраста, просто приняла это к сведению. Отец уже был ее кумиром, а дальнейшее общение со сверстницами при дворе лишь убедило ее, что матери нужны либо для презираемых ею телячьих нежностей, либо для различных строгостей и запретов под смехотворными предлогами или вовсе без всяких предлогов. Так что сложившееся положение дел ее вполне устраивало; повзрослев, она, впрочем, несколько раз пыталась из любопытства распрашивать отца, но всякий раз получала уклончивые ответы и обещание все рассказать когда-нибудь потом. Элина видела, что эта тема графу неприятна, и не настаивала. Про себя она решила, что ее мать, должно быть, была скверной женщиной, и лишний раз порадовалась, что пошла в отца.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});