Время меча - Юрий Нестеренко

Наконец на третий день за ними явился посланец от хана. Эльф в последний момент оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный жест, приказывая всем троим следовать за ним, оставив при этом в юрте оружие.

И вот, пройдя между потрескивающими и чадящими факелами, Элина с любопытством вступила под полог огромного шатра. В нос шибануло вонью немытых тел, прогорклого масла и перебродившего кислого кобыльего молока. После ясного солнечного утра снаружи внутри казалось совсем темно; но наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету масляных плошек, и она смогла рассмотреть грозного степного повелителя, власть которого признавали на территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств Запада.

Перед ней на алой подушке, скрестив ноги в остроносых войлочных сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо непокрытой головой. Он был облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же поясом с пышными кистями. К поясу была прицеплена внушительных размеров сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах. Глядя на этого обрюзгшего старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и грозным воином, бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не раз первым врубавшимся во вражеский стан; в те годы удар его сабли способен был развалить человека надвое до седла. Теперь Курибай извлекал оружие из ножен лишь для того, чтобы перед своим шатром собственноручно рубить головы заподозренным в нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.

По левую руку от хана на подушке поменьше восседал его сын Судэбай, а по правую — приближенный воевода Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга; хану это было прекрасно известно и полностью его устраивало — он видел в этом гарантию собственной безопасности и не упускал случая подлить масла в огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников благодаря военным талантам

— по правую, было одним из таких штрихов. По обе стороны от врагов стояло по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.

Хан вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не подходить ближе и садиться. Те опустились на циновку, скрестив ноги. Курибай словно нехотя произнес несколько слов, и толмач открыл было рот переводить (вероятнее всего, на луситский), однако Эйрих уже отвечал хану на языке степняков. Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других путешественников недостаточно грамотны, чтобы говорить на его языке. После обмена несколькими фразами с повелителем степей Эйрих обернулся к своим спутникам.

— Хан хочет, чтобы мы рассказали ему про свои страны, — произнес он, мешая тарвилонские и луситские слова, причем произнося последние с жутким западным акцентом — должно быть, в расчете, что эльф его поймет, а толмач

— нет. — Я сказал, что Эрвард из Тарвилона, а Йорен — из Столенхейма. Пусть каждый из вас говорит на своем родном языке, я буду переводить.

Элина мысленно улыбнулась — настолько мало недотепа-эльф походил на жителей Столенхейма, суровой и холодной страны на северозападе континента, края метелей, свинцовых валов, разбивающихся о прибрежные скалы, могучих снежноволосых и льдистоглазых воинов и протяжных героических саг, воспевающих битву и месть. Следом, однако, она удивилась подчеркнутому слову «родном»; неужели Эйрих знает еще и эльфийский? Тогда почему он скрывал это прежде?

Хан довольно долго говорил с Эйрихом и, похоже, остался удовлетворен беседой; затем он обратился к Элине. Курибая интересовали самые разные вещи

— климат Тарвилона, качество дорог и количество городов, из каких классов состоит население и какие налоги взимаются с каждого (Элина и сама толком не знала ответа на последний вопрос, как и на ряд других, касавшихся хозяйства), часто ли случаются неурожаи, с какими странами торгуют тарвилонцы и многое другое. Задал он и несколько вопросов об армии — как бы между прочим, не заостряя на этом внимание и не ожидая особой проницательности от мальчишки; но Элина была начеку и заметно преувеличила мощь тарвилонской армии в своем рассказе.

Затем наступил черед Йолленгела. Элина не без волнения ожидала, достанет ли у эльфа фантазии бойко рассказывать о стране, о которой он ничего не знает. Однако, когда Эйрих обратился к нему с вопросом хана, опасения Элины сменились недоумением: хотя она никогда не слышала эльфийского языка, но была уверена, что вопрос был задан совсем не по-эльфийски. Это была какая-то жуткая и бессмысленная мешанина из западных наречий.

Йолленгел, похоже, растерялся не меньше графини, но Эйрих повторил свой вопрос, слегка изменив его. Эльф что-то нерешительно произнес, и Эйрих слегка кивнул одобрительно. Йолленгел заговорил более уверенно. Элина с удовольствием слушала мелодичные звуки чужого языка, столь контрастировавшие с визгливо-каркающей речью кочевников.

Странный диалог продолжался. Элина заметила, что Эйрих теперь вставляет в свои «вопросы» услышанные от Йолленгела слова, но, тем не менее, они, очевидно, не стали более осмысленными. Эйрих выслушивал вопрос хана, говорил какую-то тарабарщину, слушал, как эльф в ответ рассказывает что-то свое, а затем излагал Курибаю собственный ответ на вопрос.

Наконец хан удовлетворил свое любопытство. Его приближенные за все время не произнесли ни слова; Судэбай при этом явно скучал, а Бахтакыр, напротив, слушал с неослабевающим интересом. Курибай чтото изрек покровительственным тоном; Эйрих поклонился ему и перевел на луситский:

— Великий хан милостиво приглашает нас разделить его трапезу.

Элина, хоть и принюхалась уже к стоявшему в шатре запаху, не ожидала ничего хорошего от степняцкой кухни; к тому же от долгого сидения в непривычной позе у нее затекли ноги, и ей ничего так не хотелось, как поскорее выйти отсюда на свежий воздух и размяться. Однако ясно было, что от такой чести не отказываются.

Хан хлопнул в ладоши, и из-за циновки, отделявшей заднюю часть шатра, выпорхнули три нарядно одетые девушки-рабыни, которые принялись расстилать на полу дастархан и расставлять кушанья. Это были степнячки, а не луситки; хану было совершенно ни к чему, чтобы услышанное в его шатре доходило до ушей пленников. Должно быть, девушки происходили из бедных семей кочевников и были проданы в рабство собственными родителями. Им повезло — жизнь в качестве прислужниц хана была роскошной по сравнению с той, что ждала бы их, останься они на свободе. Свобода эта была бы чисто номинальной — фактически они все равно оказались бы в рабстве, но не у богатого и милостивого к хорошим слугам повелителя, а у мужа-бедняка. И все же, глядя на их улыбающиеся лица и слыша, как позванивают их браслеты и мониста, Элина почувствовала ужас при мысли, что, родись она в другой семье, и ее судьба могла бы быть такой — и она бы даже не мечтала о лучшей участи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});