Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Да, не ожидал такой ситуации, когда в результате злой воли все мои односельчане повернули назад, к фашистам. Какое предательство! Да, я воспротивился, один пошел против всех! Я уже не говорю, какие материальные ценности достались врагу в результате предательства! Сколько и как все хранили, оберегали, спасли в 1941 году скот, и все, что было, досталось врагу.

Совсем один

Человеку, не побывавшему в таком положении, понять меня трудно. Представьте, в свои пятнадцать лет быть одиноким, без родных, близких, без гроша в кармане, голодным, неумытым, не имеющим угла, где можно переждать непогоду, переночевать. К тому же встречать косые взгляды милиции, избегая с ней встреч.

Ты бредешь не зная куда; можно двигаться, стоять на месте – ты никому не нужен. Думай что хочешь. Поступай как хочешь! Из тысяч возможных решений принимаю одно-единственное – двигаться вперед, двигаться на восток, к своим, к нашим.

На реке Подкумок – проволочные заграждения, заранее подготовленный оборонительный рубеж. Заградотряд. Снова проверка документов. У меня их, естественно, нет. Снова я стал воином Красной армии.

Обмундировали. Выдали оружие – винтовку образца 1891/30 года. Несколько раз на полигоне обучали стрельбе из винтовки. Принял воинскую присягу – 15.08.1942 года. К этому времени фронт стабилизировался. Фашисты продолжают рваться к Каспию и бакинской нефти. Бои не утихали ни днем ни ночью. Я – связной комроты. Под огнем противника многократно пробирался на связь со взводами. Приказ – и по-пластунски, где как – вперед. Было страшно. И не очень. Но ощущение страха смерти было всегда. И было и не было. Смерть нестрашна, пока пуля не попадет в тебя. И я тоже не боялся, пока сам на себе все это не испытал. Попал под хорошую бомбежку – стал бояться, когда немецкие самолеты бомбили передовую. Впервые такие страшные минуты я пережил в 1941 году – на переправе через Дон. Безнаказанно немецкие самолеты среди белого дня на бреющем полете сбрасывали бомбы на переправу. А наших – ни одного самолета. Было и обидно, и жутко страшно.

Во время одного артиллерийского налета на наши позиции совсем рядом разорвалось несколько снарядов. Погибли семь наших солдат. Несколько человек, в том числе и меня, ранило. Несколько дней я пробыл в медсанбате.

Смерть нестрашна, пока пуля не попадет в тебя. И я тоже не боялся, пока сам на себе все это не испытал. Попал под хорошую бомбежку – стал бояться, когда немецкие самолеты бомбили передовую. Впервые такие страшные минуты я пережил в 1941 году – на переправе через Дон. Безнаказанно немецкие самолеты среди белого дня на бреющем полете сбрасывали бомбы на переправу. А наших – ни одного самолета. Было и обидно, и жутко страшно.

После всего только чудом остался жив.

А сколько разных пуль и осколков во время войны просвистело рядом с моей головой, порой даже незаметно. Если бы рядом они не просвистели, до сегодняшнего дня я бы не дожил. Сколько людей за это время меня спасали, протягивали руку помощи.

Бреду вместе с отступающими частями Красной армии на восток, к Моздоку,

Кизляру. И в один из таких дней вдруг ко мне возле очередной переправы через реку подходит старший лейтенант и говорит о том, что я ему кого-то напоминаю. Присматриваюсь к нему и спрашиваю, не работал ли он преподавателем математики. Как же, говорит он, работал, а я ему говорю: «Вы Кацалуха Григорий Федорович?» «Да, это я», – отвечает он. Расспросил все обо мне, как попал на Северный Кавказ, почему один. Все рассказал ему. Он ехал на бензовозе. Посадил меня рядом с собой в кабину, за день-второй километров 120 я проехал с ним по направлению к Кизляру. На прощание он дал 50 рублей, гимнастерку, синие военные брюки, сапоги. Я был всему этому рад. Тем более что стал обладателем буханки хлеба, селедки, двух банок мясной тушенки. Выручил он меня здорово. Погиб он в том же 1942 году на Кавказе – об этом я узнал уже после войны.

Хождение по мукам: Северный Кавказ, Прикаспий, Поволжье

Я не в состоянии описывать подробно все что было, шаг за шагом. Не было у меня плана, не было цели, а был инстинкт самосохранения и непрерывная борьба за жизнь; надо было выстоять, не умереть с голоду, не свалиться без сил. Голод и усталость были длительное время моими постоянными спутниками. Мотался я по всему свету. Было и такое. Пытаясь уйти от всего этого ада, в Баку я пробрался на пароход, курсировавший между правым и левым берегом Каспия. Но был обнаружен и, естественно, удален с парохода.

Снова очутился в Кизляре. Здесь масса скопившихся воинских частей, бомбежки. Принимаю решение двигаться по направлению к Астрахани. Разузнал, что туда прокладывается железнодорожная ветка. Никогда не забуду первые сутки этого путешествия. Из города вышел рано утром. Целый день в пути. Подходит время остановиться на ночлег. Заприметил скошенную полянку, а чуть дальше скирду сена. Вырыл глубокую нору в сухом ароматном сене и успокоился, почувствовав, что могу уснуть.

Это была первая ночь из тех сорока пяти, которые мне пришлось провести за время пути из Кизляра к Астрахани.

Не было у меня плана, не было цели, а был инстинкт самосохранения и непрерывная борьба за жизнь; надо было выстоять, не умереть с голоду, не свалиться без сил. Голод и усталость были длительное время моими постоянными спутниками. Мотался я по всему свету.

Описывать все эти сорок пять суток не под силу. Можно лишь представить положение человека, который без денег, без документов преодолел около пятисот километров по почти безлюдным местам.

Пришлось изведать и голод, и страх, и минуты, часы отчаяния и безнадежности. Неделями питался чем только угодно. Случалось, нанимался в селах на любую работу: копал колодцы, рыл канавы для ограждений, плотничал и т. п., – чтобы иметь хотя бы немного денег и продовольствия в пути.

Были случаи, когда меня задерживали, держали взаперти, но затем с богом отпускали.

Иду и иду между двумя рельсами, и кажется, что стою на месте. Ведь не у кого спросить, где я, как много еще идти.

Почти шесть недель я вообще не раздевался. А был в суконной офицерской форме (подарок моего бывшего школьного учителя Кацалухи). Форма ведь была рассчитана на осень, зиму, а каково в ней быть в такую жару. Заели вши.

Грязный, голодный, исхудавший. Исхлестанная дождями и просоленная солнцем кожа на лице, шее, руках потрескалась и отвердела.

Иду, считаю уложенные кое-где шпалы. Определил, сколько шпал уложено на один километр пути. Ровным размеренным шагом идти нельзя, ведь шпалы уложены где как. Они лежат то ближе, то дальше одна от другой, и мои прыгающие шаги тоже то короткие, то длинные.

Жарко! Ужасная жара. Хочется есть, пить. Ничего этого нет. Кругом степь, выгоревшая от солнца трава. Когда в глазах заиграют зайчики, немного передохну. Присяду. Или, если уж совсем плохо, а такое было часто, – прилягу. Шел и днем и ночью, не чувствуя усталости, непогоды.