Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Что приходилось видеть каждый, по сути, день? Массы отступающих солдат, людей, гибнувших на переправах, плач женщин, детей на пепелищах, горы незахороненных трупов, безумные глаза матери возле своего мертвого ребенка…

Мне приходилось видеть, как наши уничтожили одну свою деревушку. Пылали потемневшие крестьянские избенки. Матери в ужасе прижимали к себе плачущих детей. Стоял стон над многострадальными деревнями Родины. А все дело в том, что долгое время не могли взять эту деревеньку наступающей пехотой. Да, часто это диктовалось жестокой необходимостью: мосты, железнодорожные станции, заводы при отступлении нужно было уничтожить. Но едва ли крестьянские домишки могли стать прибежищем для оккупантов.

Зеленый Гай, Благовещенское, Голубовка, Артемовка, Тарасовка… Это все села, разбросанные в степи, через которые пролегал наш путь на восток. Их было много, всех не запомнил.

Дон. Переправа

Шел октябрь 1941 года. Впереди Дон, переправа через него на левый берег. И вот дожди окончились. Наступило резкое похолодание. Замерзла вода. Выпал снежок. Ветер гнал по степи поземку.

Войск на нашем пути было натыкано – хоть отбавляй. В воздухе постоянный гул фашистских самолетов. Особенно надоедали «хейнкели». Часто они ради забавы, а может для острастки, бросали наугад фугасные бомбы.

Помню 14 ноября 1941 года. В этот день ливневые дожди вдруг прекратились. Лужи быстро затянул мороз. Ветви деревьев покрылись деревянной коркой, а ртутный столбик упал сразу до -10 градусов. В степи разыгрался ветер. Непогода застала нас у капризной речушки Тузлов. Набрякшую одежду схватил мороз, тело оказалось словно в холодном деревянном ящике, а обувь покрылась звенящим панцирем. Было жутко холодно. Спасали костры, которые мы разжигали и поддерживали постоянно.

В районе Батайска мы должны были перебраться на левый берег Дона, а мост был разрушен – работала паромная переправа. По плавучим мостам переправлялась пехота. Поочередно пропускались военные подразделения. А в промежутке – скот.

Было известно, что бомбежка бывает более ужасной, чем та, на переправе через Дон.

Но я более страшной не видел. Меня Бог миловал. Кругом все взрывалось, грохотало, было страшно ощущать себя маленьким и беззащитным.

А солдаты? Они драпали вовсю. На их головы постоянно падали бомбы с бесчисленных немецких бомбардировщиков, и только одинокий советский «ястребок» обреченно пытался им помешать. Часто усилия фашистов завершались прямым попаданием в цель. И тогда переправа замирала. Срочно вклинивались саперы, которые ремонтировали переправу, и переправа действовала почти беспрерывно.

К Дону мы приблизились вечером, а ночью началась бомбежка. Она не была первой на нашем пути. Было известно, что бомбежка бывает более ужасной, чем та, на переправе через Дон. Но я более страшной не видел. Меня Бог миловал. Кругом все взрывалось, грохотало, было страшно ощущать себя маленьким и беззащитным. Потом все стихло. А к утру разрушенная паромная переправа была восстановлена саперами. Мы переправились через Дон почти без потерь. А на противоположном берегу – заградотряд. Сплошная линия обороны, траншеи, противотанковые рвы, проволочные заграждения.

Комендатура отбирала и задерживала всех мужчин, способных держать оружие, и направляла их в воинские подразделения. Из шестнадцати наших мужчин отобрали только меня – не по возрасту, а по росту. Наш старший, Василенко, уже из воинской части, куда я попал, сумел возвратить меня в расположение нашего гурта. Я снова оказался среди своих односельчан.

На Кубани

В декабре было приказано сдать скот в колхоз «Тракторстрой» Новоалександровского района Ставропольского края, что мы и сделали. Там же работали до лета 1942 года.

Начиналась – хотя начиналась она не там, а чуть позже – другая жизнь, не та, к которой я привык дома. Детство, в которое кусочком вторгалось и отрочество, – окончилось. Начиналась суровая юность.

Но снова на фронте перемены. Оборона наша оказалась непрочной. Фашистам удалось прорвать линию обороны в районе Ростова. И снова мы в эвакуации. Ростов и Новочеркасск были оставлены нашими войсками 27 июля 1942 года.

Николай, Иван Саенко, Катя Пахольская, Петя Савченко были призваны в Красную армию. Попали в Орджоникидзевское военное училище. Не пройдя курс одиночного бойца, училище в полном составе было отправлено на фронт. Николай получил тяжелое ранение. После выписки из госпиталя он – нестроевик, на фронт больше не попал. Служил в Иране.

Мы же снова в пути. Эвакуация вглубь страны скота, лошадей, овец. Но случилось непредвиденное. Сговорившись, наши женщины решили повернуть скот обратно, в Александровское.

Знал, что творят фашисты на оккупированной территории Украины. В республике не было ни одной семьи, откуда фашисты не угнали на каторгу в Германию девчат и хлопцев, иной раз еще детей, не только шестнадцати-, но и пятнадцатилетних, которые в жизни еще ничего не видели, кроме своего села. Их отрывали от своей семьи и угоняли в чужую враждебную Германию.

Втянули в это дело Мишу Саенко, Николая Стрюка и других. Именно им было поручено сагитировать меня вернуться назад, домой, к немцам, и поступить так, как поступили все. Их агитации я не поддался и к немцам не ушел. Я наотрез отказался подчиниться этому решению.

Ночью, сговорившись, все они так и поступили. Я – утром проснулся – один.

Куда девались остальные – не знал.

Только потом узнал подробности того предательства.

Когда мне предложили поддержать решение и повернуть скот к линии фронта, я было поколебался. Велико было искушение. Хотелось как-то изменить обстановку, в которой мы были. Ведь знал, что дома была мама. Осталась одна. Что на ее руках двое маленьких детей (Соне тогда было 13 лет, Мише – 3 года).

Но знал и другое. Знал, что творят фашисты на оккупированной территории Украины. В республике не было ни одной семьи, откуда фашисты не угнали на каторгу в Германию девчат и хлопцев, иной раз еще детей, не только шестнадцати-, но и пятнадцатилетних, которые в жизни еще ничего не видели, кроме своего села. Их отрывали от своей семьи и угоняли в чужую враждебную Германию.

Гнать скот фашистам я отказался. И остался на месте, где мы ночевали в ту ночь. Остался голый, босой, остался в чем спал. Меня Миша Саенко и Стрюк просто не разбудили. (Ну а как сложилась их судьба? В том же 1942 году, в июле месяце, мои односельчане пригнали скот обратно в Александровское и вместе со всеми возвратились домой. Жили на оккупированной территории. Но были жестоко наказаны. Не побыв дома и десяти дней, тут же были угнаны в Германию. И всю войну они работали на Германию.)