Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

тронул.

– Так, ну и что теперь будем делать? – сказал он, со стуком ставя стакан.

Я попробовала улыбнуться, но получилось фальшиво. Бертран сел на диван, распустил галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки.

– Я не могу смириться с мыслью иметь ребенка, Джулия. Я тебя предупреждал. Ты не захотела меня услышать.

Что-то в его голосе заставило меня приглядеться к нему внимательнее. Он выглядел беспомощным, как будто съежившимся. На долю секунды передо мной мелькнуло лицо Эдуара Тезака – такое, каким оно было в машине, когда он рассказывал о возвращении Сары.

– Я не могу помешать тебе родить этого ребенка. Но я хочу, чтобы ты знала, что я не могу принять твое решение. Этот ребенок убьет меня.

Я хотела проявить хоть долю сочувствия – у него был такой потерянный вид, – но меня охватила злость.

– Убьет тебя? – повторила я.

Бертран встал налить себе еще порцию. Я отвела взгляд. Я не хотела видеть, как он будет пить.

– Ты никогда не слышала о кризисе пятидесяти лет, любовь моя? Вы, американцы, обожаете это выражение, midlife crisis. Ты целиком ушла в свою работу, своих друзей, свою дочь и даже не заметила, через что я прохожу. По правде говоря, тебе плевать. Разве я не прав?

Я смотрела на него в ошеломлении.

Он медленно растянулся на диване, уставившись в потолок. Да, его движения были неспешными и осторожными. Я никогда его таким не видела. Кожа на его лице как будто сморщилась. Внезапно я увидела перед собой стареющего мужа. Испарился молодой Бертран. А ведь он всегда был вызывающе молод, динамичен, полон энергии. Из тех, кто никогда не может усидеть на месте, вечно бодр, стремителен, нетерпелив. Мужчина, которого я видела перед собой, был лишь тенью того, кого я знала. Когда произошла эта метаморфоза? Как я могла ее не заметить? Бертран и его невероятный смех. Его шутки. Его дерзость. «Это ваш муж?» – шептали мне в замешательстве и восхищении. Бертран на званых ужинах, когда его слушали все и никто не смел ему противоречить. Он просто завораживал. Его манера смотреть на вас, яркий блеск синих глаз и эта дьявольская усмешка…

Сегодня вечером в нем не было ничего надежного, ничего твердого. Полное ощущение, что он сдался. Он вяло развалился на диване. Тоскливые глаза, устало смыкающиеся веки.

– Ты так и не заметила, что я переживаю тяжелый момент. Нет, ты не хотела ничего видеть.

Голос был безжизненным и монотонным. Я присела рядом и погладила его руку. Трудно было согласиться, что я действительно ничего не замечала. Как признаться в безграничном чувстве вины?

– Почему ты мне ничего не говорил, Бертран?

Уголки его губ опустились.

– Я пробовал. Не получилось.

– Почему?

Его лицо закаменело. У него вырвался сухой смешок.

– Ты меня не слышишь, Джулия.

Я знала, что он прав. Я вспомнила о той ужасной ночи, когда его голос сломался. Когда он поделился со мной своим самым глубоким страхом – постареть. Когда я поняла, как он уязвим. Гораздо уязвимее, чем я думала. И отвернулась. Мне так было проще. И он это понял. Но не осмелился сказать, какую боль причинила ему моя реакция.

Я сидела рядом с ним, не говоря ни слова, держа его за руку. Меня поражала ироничность ситуации. Муж в депрессии. Гибнущий брак. Грядущий ребенок.

– Может, пойдем перекусим в «Селект» или в «Ротонду»? – мягко предложила я. – Там и поговорим.

Он встал с дивана:

– Лучше в другой раз. Я совершенно вымотался.

Я только сейчас осознала, как часто он жаловался на усталость в последние месяцы. Слишком устал, чтобы пойти в кино, или побегать в Люксембургском саду, или отвезти Зоэ в Версаль в воскресенье после полудня. Слишком устал, чтобы заняться любовью… Когда это было в последний раз? Уже несколько недель об этом и речь не заходила. Я смотрела, как он тяжелой походкой шел через гостиную. Он располнел. Я и этого не заметила. Бертран уделял столько внимания своей внешности. «Ты целиком ушла в свою работу, своих друзей, свою дочь и даже не заметила, через что я прохожу. Ты меня не слышишь, Джулия». Внезапно на меня нахлынуло чувство стыда. Неужели я до такой степени была неспособна взглянуть правде в лицо? Бертран не был частью моей жизни в последние недели, хотя мы делили одну постель и жили под одной крышей. Я ничего не сказала ему ни о Саре Старзински. Ни о том, что изменилось в наших отношениях с Эдуаром. Разве не я сама отстранила Бертрана от всего, что было для меня важно? Я исключила его из своей жизни, при этом носила его ребенка. Какая ирония!

Я услышала, как он открывает холодильник и достает что-то в алюминиевой фольге. Он снова появился в гостиной с куриным окорочком в одной руке и алюминиевым лотком в другой.

– И последнее, Джулия.

– Да?

– Когда я тебе сказал, что не чувствую себя готовым к появлению этого ребенка, то именно так я и думал. Ты сделала свой выбор. Так вот мое решение. Мне нужно время. Мне нужно побыть одному. Вы с Зоэ к осени переедете на улицу Сентонж, а я найду что-нибудь неподалеку. Потом посмотрим, как пойдут дела. Может быть, я смирюсь с этой беременностью. А если нет, мы разведемся.

То, что он говорил, меня не удивило. Я давно этого ждала. Я встала, разгладила платье и спокойно сказала:

– Единственное, что сейчас важно, это Зоэ. В любом случае мы должны с ней поговорить, ты и я. Нужно ее подготовить ко всему этому. Мы должны действовать правильно.

Он положил куриный окорочок обратно в фольгу.

– Почему ты такая жесткая, Джулия? – В его голосе не было сарказма, только горечь. – Ты прямо как твоя сестра.

Я не ответила и вышла из гостиной. Пошла в ванную и открыла кран. Одна мысль меня поразила. Разве я уже не сделала выбор? Разве я не выбрала ребенка вместо Бертрана? Меня не тронули ни его точка зрения, ни его самые глубокие страхи. Я не испугалась его ухода, временного или окончательного. Как бы то ни было, Бертран никуда не денется. Он отец моей дочери и того ребенка, что я ношу в себе. Он никогда полностью не уйдет из моей жизни.

Я смотрела в зеркало, пока ванная заполнялась паром, заволакивающим мое отражение в стекле, и чувствовала, что все радикальным образом изменилось. Люблю ли я по-прежнему Бертрана? Все ли еще он мне нужен? Как я могла желать его ребенка и не желать