Императрица Фике - Всеволод Иванов

Алексей Орлов сел в карету и поехал с Бибиковым в Петергоф за императрицей. Чтобы сберечь лошадей, они ехали медленно, всю ночь.

Через полтора часа обратной скачки карета была уже в пяти верстах от Петербурга. На дороге ожидала коляска. Карета остановилась, подбежал Григорий Орлов. Он посмотрел нежным взглядом в глаза своей любовницы, поцеловал руку:

— Прошу пересесть в мою коляску, ваше величество… Лошади свежие… Я здесь с князем Барятинским…

Екатерина пересела в коляску, Барятинский сел на козлы, Григорий Орлов стал на подножку, и лошади опять скакали по направлению к деревне Калинкиной. Справа и слева неслись огороды, пригороды Петербурга, плетни, заборы, бедные домики.

Лошадей гнали во весь опор, но Фике все казалось, что коляска стоит, плетется шагом. Неужели же удача изменит в эти последние, решительные минуты? Неужели глупый случай сорвет весь план?

— Ваше величество, не беспокойся! Тебя, дорогую, там уж ждет десять тысяч человек… — говорил Орлов.

А Екатерина не слушала, думала. Шестнадцать лет жила она с Петром. Шестнадцать лет тревог, интриг, подозрений… Шестнадцать лет осторожного, хитрого, выдержанного обмана! Скорей! Скорей!

Показались длинные деревянные дома. Один, другой — казармы Измайловского полка.

Григорий Орлов выскочил из коляски, сказал кучеру:

— Поезжай шагом! Я побегу, упрежу!

И бросился вперед, подобрав шпагу, гремя ботфортами по булыжникам.

Коляска медленно тянулась к кордегардии. Вдруг загрохотали барабаны, и измайловцы, кто в рубашке, кто в кафтане, все растущей толпой бросились навстречу императрице. Впереди всех, подхваченный двумя гвардейцами под руки, бежал старик, поп Измайловского полка отец Алексей. Золотая епитрахиль и крест так и блестели.

— Ура! — кричали солдаты. — Ура! Матушка наша! Веди нас куда прикажешь! Урра-а-а!

Подбегая к коляске, солдаты падали на колени, крестились, целовали Фике руки, за ними набегали другие. Императрица поднялась в остановившемся экипаже, отец Алексей благословил ее крестом.

Орлов скомандовал:

— Полку построиться… Для принесения присяги!

— Ур-ра! — кричали измайловцы. — Ур-ра!

Раздался конский топот, и во двор казарм на сером коне прискакал полковник Измайловского полка гетман Разумовский. Спешившись, бросив солдату поводья, он подбежал к коляске, опустился на колено и церемонно поцеловал руку Екатерины. Полк быстро привели к присяге, отца Алексея водрузили на козлы, Григорий Орлов с взволнованным, счастливым лицом стал на подножку, и коляска тронулась вдоль по Фонтанке. Гетман Разумовский ехал верхом на коне рядом. Отец Алексей осенял всех крестом направо и налево, толпа всё росла. Через Обуховский, через Семеновский мост бежали солдаты Семеновского полка и тоже присоединялись к шествию.

Дошли до Гетманского сада, у дома Разумовского, что стоял на углу Невского и Садовой. Сюда бежали солдаты Преображенского полка. Сюда по тревоге с третьей ротой бежал и рядовой Гаврила Державин.

— Матушка! — кричали они. — Прости Христа ради! Опоздали мы! Да офицеры задержали… Арестовали мы их. Веди нас, матушка!

В конном строю подошли конногвардейцы. Прибежали кое-как одетые упразднённые лейб-кампанцы — или возвращаются уже времена царицы Елизаветы?

На Петропавловской крепости пробило десять. Шествие достигло Казанского собора. Отслужили накоротке молебен. Сюда подошло еще четыре полка пехоты да артиллерия с пушками. Из собора вышел крестный ход. Народ валил со всех сторон, двигался по Невскому к Зимнему дворцу, к Неве… Фике ехала в коляске, теперь ее сопровождали верхами гетман Разумовский, генерал-аншеф Вильбоа, Григорий Орлов и граф Брюс.

В Зимний дворец Екатерину толпа внесла на руках, усадила на трон. Площадь перед дворцом была полна народом… Ненавистный пруссак, который предавал Россию королю Прусскому, свергнут! На троне снова женщина! Снова правление будет милостивым и мягким!

Взволнованный, запыхавшийся Никита Иванович Панин, с трудом пробившись через народ, заполнивший весь двор, поднес Екатерине для подписи наскоро составленный манифест. Она быстро пробежала его и, приняв перо, подписала. В зале смолк шум толпы, зазвучал голос самой императрицы, читавшей манифест так же ясно, чётко и толково, как когда-то она читала Символ веры:

— «Божией милостью Мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и проч. и проч. и проч…

…Слава российская, возведенная на высокую степень русским победоносным оружием, через заключение нового мира с самим ее злодеем была отдана уже в совершенное порабощение. А между тем внутренние порядки, составляющие основу целости всего нашего Отечества, совсем ниспровержены.

Того ради, убеждены будучи в опасности для всех наших верноподданных, принуждены мы были, приняв бога и его правду себе в помощь и особливо видя к этому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступить на престол наш самодержавный, в чем все наша верноподданные, присягу нам учинили.

Екатерина. 28 июня 1762 году».

День несся как в тумане. Арестованы были все немцы-офицеры. Сел за решетку дядя Жорж Голштинский. Сел и генерал-полицмейстер Петербурга и Москвы барон Корф. Солдаты и народ переполняли залы Зимнего дворца, все были беспрепятственно допускаемы к руке императрицы. Купцы на радостях выкатили на углы улиц бочки с вином, с пивом, угощали народ.

Но так как опасались, что из Кронштадта может явиться флот во главе с царем, то Екатерина переехала из Зимнего в старый дворец Елизаветы Петровны на Мойку. Это еще больше прибавило энтузиазму в толпе. Войска плотной своей массой окружили дворец — ротные каптенармусы по своему почину привезли старое обмундирование, и солдаты с радостью сбрасывали с себя ненавистную прусскую форму и тут же переодевались в старые елизаветинские кафтаны.

В Кронштадт на галере был немедленно командирован адмирал Талызин, который получил с собой следующий собственноручный указ Екатерины:

«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен действовать в Кронштадте, и что он прикажет, то и исполнять.

Екатерина».

Наконец стало известно, что в это время происходило в Петергофе.

Перед троном Екатерины предстали пыльные от тридцативерстной скачки три высоких вельможи — великий канцлер граф Воронцов, граф Александр Шувалов, князь Никита Трубецкой.

Все они еще вчера были в Ораниенбауме с императором Петром Третьим, присутствовали на шумном пиру. Император упился и поздно лег спать со своей подружкой Воронцовой. Около полудня он со свитой отправился в Петергоф к императрице Екатерине Алексеевне, чтобы на другой день отпраздновать там свои именины.

На многих экипажах по прекрасной дороге в Петергоф катила веселая, нарядная бездельная свита гуляк. Тут были прусский посланник Гольц, любовница царя Лизка Воронцова, два фельдмаршала — Трубецкой и Миних, принц Голштейн-Бекский, великий канцлер Воронцов, граф Шувалов, генерал-адъютанты Гудович и барон Унгерн, граф Девиер и много дам…

В два часа все общество подкатило к павильону «Монплезир» в Нижнем саду, выходили из экипажей, смеялись, шутя, разговаривая… Погода стояла отличная. Не прошло и десяти минут, как все изменилось: оказалось, что императрицы в Петергофе нет. Отбыла в Петербург с придворной дамой и с кавалерами! Экстренно!

Император сам бросился в ее спальню. Розовое пышное платье у туалета, казалось, смеялось и подмигивало ему.

— Что это значит? — спрашивал растерянно император направо и налево. — От нее всего можно ожидать!

Но он не получал ответа. Никто ничего не знал. К пристани Петергофа причалил тем временем баркас из Петербурга, на котором поручик Преображенской бомбардирской роты Бернгард привез фейерверк для завтрашних именин. Отплыл он из Петербурга в девять утра. Рассказал, что много солдат бежало по городу, кричали: «Да здравствует императрица Екатерина!» Среди придворных начались вскрики, рыданья, дамы забились в истерике. Шувалов в сторонке, выпучив глаза, совещался с канцлером. Воронцовым да с князем Трубецким. У Воронцова длинные морщины ходили по всему лицу, коротенький князь Трубецкой, выставив вперед руки, разводил ими недоуменно. Шувалов, конечно, отлично догадывался в чем дело.

Пошептавшись, трое первых, самых доверенных вельмож выступили перед царем:

— Ваше величество! — сказал граф Воронцов. — Долг наш, как ваших верноподданных, немедленно же ехать в Петербург, разузнать там, в чем дело, дабы это несносное состояние скорее прекратить. Ежели что подобное там и есть, то клянусь вам, что уговорю обезумевшую императрицу отказаться от всяких незаконных действий.

— Гут! — встречал обрадованный император. — Зер гут! В самом деле, поезжайте! Возьмите моих лошадей! Скачите!